— Извините, можно столовую ложку? — Роман стоял у разобранной плиты, смущённо глядя на свои пустые руки.
Плита сломалась вечером, когда Елена готовила ужин — конфорки перестали включаться. Пришлось вызывать мастера, и теперь он копался в её кухне уже полчаса.
— Инструменты в машине забыл, а здесь нужен рычаг, — он кивнул на застрявший винт. — Знаю, звучит глупо.
Она засмеялась — впервые за долгое время легко, без натяжки.
— А я думала, вы будете важный мастер с чемоданом оборудования.
Елена принесла самую большую ложку, села на табурет рядом. Роман работал аккуратно, не спеша, объясняя каждое движение. Руки у него были спокойные, надёжные.
— Вы одна живёте? — спросил он, прикручивая панель.
— Одна. Муж умер три года назад.
— Понятно. — Он не стал расспрашивать дальше, за что она была благодарна. — Плита старая, но крепкая. Ещё лет двадцать проработает.
За окном моросил октябрьский дождь. В квартире пахло чаем и тем особенным уютом, который бывает только в дождливые вечера. Елена поставила чайник.
— Может, чаю выпьете? Раз уж так долго возились.
Роман вытер руки, посмотрел на неё внимательно.
Они пили чай молча, и эта тишина была приятной. Роман не лез с расспросами о личной жизни, не жаловался на работу, не хвастался заработками. Просто сидел, пил чай из керамической кружки, изредка поглядывая в окно.
— Дождь сильный, — заметил он.
— Да. Октябрь у нас такой.
— Я в общежитии живу, там сейчас соседи музыку врубят. До утра.
Елена кивнула. В его голосе не было жалости к себе, просто констатация факта. Он допил чай, поблагодарил и ушёл, оставив после себя ощущение тихого тепла.
Через неделю стиральная машина начала протекать. Елена нашла в записной книжке номер Романа, набрала, не особенно рассчитывая, что он приедет.
— Роман? Это Елена Михайловна, у которой плиту чинили.
— Помню. Что случилось?
— Стиральная машина потекла. Сильно.
Он приехал с инструментами, быстро нашёл проблему — ослабли соединения. Чинил молча, сосредоточенно. Елена готовила ужин, ставила тарелки на стол.
— Роман, может, поужинаете? — смущённо спросила она.
Он поднял голову от машинки, на лице удивление.
— Конечно. Одной всё равно скучно есть.
За ужином они говорили о погоде, о старых домах, о том, что техника раньше была надёжнее. Простые, неспешные разговоры. Роман рассказал, что работает в частной мастерской, ездит по вызовам, живёт в общежитии уже пять лет.
— А своё жильё не хотите?
— Хочу. Копим потихоньку.
Елена налила чай, достала печенье. За окном стемнело, включились фонари на Малой Неве.
— Красиво у вас, — сказал Роман, глядя в окно.
— Да. Люблю этот вид.
— А я с детства мечтал на Васильевском жить. Центр, но не суета.
Они допили чай. Роман собрался уходить, но задержался в прихожей.
— Елена Михайловна, а если ещё что-то сломается, обращайтесь. Не стесняйтесь.
Дверь за ним закрылась тихо. Елена убрала со стола, помыла посуду. В квартире стало тишине, но не пустой, а тёплой. Будто кто-то оставил в воздухе частичку своего присутствия.
Через месяц поводы находились сами собой. То кран на кухне начал капать, то телевизор стал включаться через раз, то полка в прихожей покосилась. Роман приезжал без разговоров, чинил, оставался на ужин. Постепенно это стало привычкой — для обоих.
Однажды в ноябре, когда дождь стучал по окнам особенно настойчиво, Роман заснул на диване после ужина. Елена накрыла его пледом, выключила свет. Утром он проснулся, смущённо извинился.
— Простите, не хотел навязываться.
— Вы не навязывались. Наоборот, спасибо, что остались.
С тех пор он иногда ночевал. Не каждый день, но регулярно. В общежитии действительно было шумно, а здесь — покой. Между ними выросло негласное понимание, тихая близость без лишних слов. Роман мог читать газету, чинить что-то по мелочи, просто молчать. Елена не требовала разговоров, не устраивала допросов о планах и чувствах. Она готовила, проверяла ученические тетради, читала. Каждый занимался своим делом, но одиночество больше не давило.
