— А ты что здесь делаешь? — Ирина застыла в дверях, с ключами в одной руке и с авоськой из «Пятёрочки» в другой. — Я сказала: что ты здесь делаешь?!
— Не ори, Ир. — Алексей, её муж, вынырнул из комнаты, на голове у него была строительная пыль, а на лице — выражение какого-то идиотского спокойствия. — Мы с мамой решили начать ремонт. Ну, всё равно же хотели. Вот, удобно получилось.
— Мы с мамой? — Ирина переспросила, медленно опуская сумку на пол. — То есть вы тут что, семейный совет устроили? Я в этом составе, я извиняюсь, кто? Мимо проходила?
— Ир, ну ты же сама говорила, что надо бы покрасить стены, поменять кухню. А мама предложила рабочих знакомых. И мы решили не тянуть…
— Ты с мамой решил, — перебила она, заходя в прихожую, вдыхая запах побелки и клея. — Прекрасно. Мама у нас теперь кто? Прораб? Или владелец этой квартиры? Напомни, пожалуйста.
В этот момент из кухни, как по заказу, появилась Ольга Петровна. В халате с леопардовым воротником, с пучком на голове и с лицом той самой свекрови, которую снимают в рекламных роликах, когда хотят показать «до» и «после развода».
— А я смотрю, вы уже вернулись, — сказала она без тени удивления. — Рано как-то. Мы только вчера начали. Тут всё надо делать: и пол скрипит, и ванна старая, и обои отклеились. Я сказала Лёше — живёте как в музейном экспонате. А вы молодые, вам удобно надо.
— А вам, Ольга Петровна, удобно надо? — голос Ирины дрожал, но она не кричала. Пока. — Удобно — это спросить. Удобно — это согласовать. Это не ваш дом. Это квартира моей бабушки. И моей бабушки вы бы, кстати, сюда не пустили.
— Ир, не начинай, — попытался вставить Алексей. — Мы же для нас стараемся. Не чужие же мы друг другу.
— Серьёзно? А по-моему, вполне чужие. Потому что родной человек не ломает твою жизнь, пока ты на работе. Родной человек не решает за тебя, где тебе жить и какого цвета должны быть стены. Родной человек, Алексей, не приносит в твой дом свою мать, как вахтёршу!
Ольга Петровна всплеснула руками.
— Ну вот! Видала? И это она меня вахтёршей назвала. За что? За то, что я ей кухню новую делаю? Да я на эти деньги могла бы на море махнуть! Но нет, я тут стены крашу! Потому что сыну помочь хочу! Потому что вы, молодёжь, ничего толком не умеете — всё у вас не так, всё вам не то!
— А вы, между прочим, — Ирина шагнула ближе, — всегда всё знаете. Как убирать, как готовить, как детей рожать. Правда, с детьми вы поторопились — мы даже завести их не успели, а вы уже решили, где их кроватки ставить.
— Ой, не начинай, — фыркнула свекровь, — тебя послушать, так ты у нас Маргарет Тэтчер. Всё сама, всё знаешь. Только вот ни уюта, ни порядка, ни семьи нормальной. (продолжение в статье)
Анна поставила чашку на подоконник и забыла про чай. В руках — направление в отделение генетики, которое она уже полчаса изучала, пытаясь понять медицинские термины.
— Наследственное заболевание, — сказал врач час назад. — Редкая мутация. Встречается у одного из пятидесяти тысяч. У вас есть дети?
— Дочь. Четырнадцать лет.
— Её обязательно нужно обследовать. При вашем диагнозе она должна быть носителем. Обязательно должна быть.
Эти слова не выходили из головы. Настенька была самым здоровым ребёнком, которого Анна знала. За четырнадцать лет — ни одной серьёзной болезни, даже простуды редко.
Дома всё было по-прежнему: пахло жареной картошкой, на столе лежали разбросанные учебники, из комнаты доносилась тихая музыка. Настенька делала уроки, подперев щёку рукой.
— Мам, что сказали врачи?
— Нужно ещё анализы сдать. — Анна села рядом, внимательно посмотрела на дочь. — Тебе тоже придётся.
— Мне зачем? — Настенька подняла голову, и Анна в очередной раз удивилась: карие глаза. Совсем не такие, как у неё — голубые, как у бабушки. И не такие, как у Максима — серые за очками.
— Для профилактики. Это наследственное заболевание.
— А что это значит — наследственное?
— Передаётся от родителей к детям.
Настенька нахмурилась.
— А если у меня его нет?
Но врач сказал определённо: должно быть. При таком диагнозе у матери — обязательно должно быть.
Вечером Максим разложил на кухонном столе страховые документы. Изучал мелкий шрифт, что-то подсчитывал в блокноте.
— Хорошее покрытие, — бормотал он. — Если понадобится серьёзное лечение, всё оплатят.
Анна смотрела на мужа — знакомые жесты, родинка у левого виска, привычка теребить ручку, когда думает.
— Макс, а ты помнишь, когда Настя родилась?
— Конечно помню. А что?
— Врачи тогда удивлялись, какая она крепкая. Для недоношенной необычно здоровая.
— И хорошо. — Максим поднял голову от бумаг. (продолжение в статье)
– Оставь, Коля, она все равно тебя не послушает, сделает назло, – женщина старалась говорить тихо, но в купе все было слышно. – Извини, мне неудобно сейчас говорить.
Она положила телефон рядом с собой, и, глубоко вздохнув, стала смотреть в окно. По щекам потекли слезы.
Седая соседка протянула салфетку и спросила:
– Дома подросток?
– Дочь, – кивнула та. – Отчима терпеть не может.
– Сколько ей?
– Тринадцать.
– Трудный возраст, – понимающе улыбнулась собеседница. – Хорошо, что не навсегда.
– Боюсь, у нас навсегда.
– Я тоже так думала, но поверьте – все проходит. У меня трое, взрослые уже. Подросли, поумнели. Меня Нина Григорьевна зовут, а вас?
– Рита. Маргарита Петровна.
– А девочку вашу?
– Агата.
– Какое редкое имя, ни одной Агаты не знаю, – удивилась Нина Григорьевна. – Интересно, что оно значит? О, все у вас с ней наладится! Гугл пишет, что Агата – добрая, хорошая.
– Дедушка имя выбрал, она и появилась на свет благодаря ему, – Рита вздохнула. – Я не хотела рожать, вот расхлебываю теперь.
– Аист часто прилетает не вовремя, – Нина Григорьевна покачала головой. (продолжение в статье)
