Он хмыкнул, но ничего не ответил. Галина поняла, что разговор зашёл в тупик. Она встала, убрала посуду и пошла в свою комнату. Там, на старом комоде, стояла фотография: она, Лёша и Катя, ещё маленькая, на даче. Галина взяла рамку в руки и провела пальцем по стеклу. Тогда всё было проще. Тогда они были семьёй.
К вечеру приехала Катя. Она ворвалась в квартиру, как вихрь, с рюкзаком за плечами и мокрыми от дождя волосами.
— Мам, я дома! — крикнула она, скидывая кроссовки. — Есть что поесть?
Галина улыбнулась, несмотря на тяжесть на душе. Катя всегда была такой — шумной, энергичной, как её отец. Но в отличие от Лёши, она умела находить общий язык с дедом. Может, потому что была его любимицей, а может, потому что он видел в ней Зинаиду Павловну — те же глаза, тот же смех.
— Суп в холодильнике, — ответила Галина. — Разогрей, я сейчас.
Катя плюхнулась на диван, включила телевизор и начала рассказывать про свои лекции, про подруг, про какого-то парня, который ей нравится. Галина слушала вполуха, думая о своём. Наконец, она не выдержала.
— Катюш, — начала она. — Дед тебе ничего не говорил? Про квартиру?
Катя нахмурилась и отложила пульт.
Галина пересказала ей всё: про разговор со свёкром, про его планы продать квартиру, про деревню. Катя слушала, поджав губы, а потом вдруг вскочила.
— Это он серьёзно? — возмутилась она. — Мам, да как он может? Это же наш дом!
— Тише, — шикнула Галина, косясь на дверь. — Он услышит.
— Да пускай слышит! — Катя уже была на взводе. — Я с ним поговорю.
Она решительно направилась в комнату деда, и Галина не успела её остановить. Через минуту из комнаты послышались голоса — громкий, возмущённый Кати и ворчливый Ивана Петровича. Галина прижалась к стене, прислушиваясь.
— Дед, ты чего? — говорила Катя. — Куда мы пойдём, если ты квартиру продашь? У нас же ничего нет!
— А ты не ори, — отвечал свёкор. — Это мое дело! Я в деревне дом хочу починить и жить там.
— Да какой жить там? — Катя почти кричала. — Там крыша течёт, печка развалилась! Ты хоть понимаешь, что делаешь?
Галина зажмурилась. Она знала, что Катя права, но знала и то, что спорить с Иваном Петровичем бесполезно. Он только сильнее упрётся.
Через два дня вернулся Лёшка. Он вошёл в квартиру поздно вечером, усталый, с дорожной сумкой через плечо. Галина бросилась к нему, обняла, и он, как всегда, погладил её по спине, будто успокаивая.
— Ну, рассказывай, — сказал он, когда они сели на кухне с чаем.
Галина рассказала всё, не утаивая ничего. Про свёкра, про его слова, про Катю, которая теперь дуется и почти не разговаривает с дедом. Лёшка слушал молча, глядя в чашку, и только пальцы его слегка подрагивали.
— Я поговорю с ним, — сказал он наконец. — Но, Галь, ты же знаешь батю. Если он решил, его не переубедишь.
— А что делать? — Галина чувствовала, как слёзы подступают к глазам. — Лёш, это наш дом. Мы не можем просто взять и уйти.
Он взял её руку и сжал.
— Не уйдём, — твёрдо сказал он. — Я что-нибудь придумаю.
Утром Лёшка сразу пошёл к отцу. Галина осталась на кухне, притворяясь, что моет посуду, но на самом деле прислушивалась. Разговор начался спокойно, но вскоре голоса стали громче.
— Батя, ты о чём вообще? — говорил Лёшка. — Это наш дом, мы тут живём. Куда нам идти?
— А я вас не гоню, — отвечал Иван Петрович. — Хотите — езжайте со мной в деревню. Там места хватит.
— В деревню? — Лёшка повысил голос. — Ты хоть понимаешь, что у нас работа, у Кати учёба? Мы не можем всё бросить!
— А ты не ори на отца, — огрызнулся свёкор. — Я для вас старался всю жизнь, а теперь что, мне и пожить для себя нельзя?
Галина закрыла глаза. Она знала, что этот разговор ни к чему не приведёт. Иван Петрович был как стена — сколько ни бейся, не пробьёшь.