Виктор подошёл, начал шарить. Потом посмотрел на мать. Мать стояла с лицом советской чиновницы на допросе.
— Мама… Ты что, взяла?
— Я? — голос Людмилы Андреевны задрожал, но держался. — Да ты с ума сошла! Я… Я… Я просто хотела показать Аллочке. Она же приехала на день. Я отнесла в рюкзак. Но потом… Ну, может, и забыла положить на место. Господи, что ты орёшь-то, как базарная…
— Украла. — голос Есении теперь был ледяным. — Ты. Украла. И выкинула мне в лицо: ты — временная. Ты не семья. А мы вот тут — родня. А ты борщ вари.
Марина — дочка, 10 лет, стояла в коридоре и смотрела. Она молчала. Только тихо сжимала в руках плюшевого лисёнка, которого ей дарила бабушка. Настоящая. Мамина мама. Та, что умерла три года назад.
Есения обернулась к ней:
— Мариночка, иди в комнату.
— Мам, а что такое семейная ценность?
— Это то, что нельзя вырывать у других. Даже если думаешь, что тебе нужнее, — тихо сказала она.
А потом громко, отчётливо, почти по-государственному:
— Если украшения не вернутся в течение суток — я вызываю полицию. Это кража. И мне плевать, чья ты мать.
— Да ты с ума сошла! — вспыхнул Виктор. — Ты полицию на МОЮ мать собралась вызвать?!
— А ты вообще на чьей стороне? — холодно посмотрела Есения.
Он промолчал. Смотрел в сторону. Как всегда.
— Понятно, — кивнула она.
И пошла в комнату собирать сумку.
Ужин остался на плите.
Котлеты стыдливо остывали, как единственные свидетели трагедии, не имеющие права голоса.
Утро началось с молчания. Такого плотного, что его можно было резать ножом и мазать на батон.
На кухне звякнула кружка. Людмила Андреевна в своей неизменной кофте «из Германии» наливала кофе и изредка косилась в сторону коридора, откуда уже с полчаса не выходила Есения. Слышавший всё Виктор сидел за столом и делал вид, что он — просто случайный свидетель. Как бы и муж, но так, по совместительству. Права и обязанности — обтекаемые, ответственность — отсутствует.
Марина молча хрустела хлебцами и разглядывала мать, которая с утра оделась не в халат, не в пижаму, а в джинсы и куртку. Сумка стояла у двери. Настоящая. С вещами.
— Мам… — тихо сказала Марина, опасливо косясь на бабушку.
— Я потом объясню, — так же тихо ответила Есения. — Всё нормально, зайка. Просто мне нужно немного пожить отдельно.
— Это что, спектакль? — Людмила Андреевна резко поставила чашку. — Или ты действительно решила разнести всю семью из-за каких-то побрякушек?
— Я не собираюсь ничего разносить. Но у меня, как ни странно, есть границы, — сказала Есения, и голос её был спокойным, но в этом спокойствии чувствовалось — там, внутри, ураган уровня «Катрина». — И если вы позволяете себе залезать ко мне в вещи, называть меня временной и ещё и выносить мои драгоценности — то дальше уже не брак, а реалити-шоу с элементами криминала.
— Ты ненормальная, — фыркнула свекровь. — Истеричка. Это у вас сейчас модно, да? Независимость, права, сумочки и разводы по первому щелчку. А как же семья, ребёнок, муж?
— Муж? — рассмеялась Есения. — Где ты тут видишь мужа?
Она повернулась к Виктору. Тот как раз листал новости.
— Виктор, скажи мне — ты в курсе, что твоя мать забрала мои украшения?
— Ну… она же не хотела… Я говорил ей — ну зачем ты, мол, полезла, ну правда… Но ты же знаешь маму…
