Через три дня раздался звонок. Номер Виктора. Есения не брала. Он писал смс: «Ты с ума сошла», «Это же наши вещи», «Дай нам шанс». Потом звонила Людмила Андреевна. Смс от неё были короче: «Всё верну, только вернись». И последнее: «Ты разрушила семью».
На четвёртый день на пороге стояла Алла. Лично. С сумкой. В дорогом пуховике. С помадой, как у телеведущей.
— Ну привет, — сказала она, перекатывая жвачку. — Сюрприз. Мама сказала, ты тут. Я вообще-то в командировке. Но решила: ну раз уж затеяли такой цирк, надо хоть актрису глянуть.
Есения молча открыла дверь. Алла прошла внутрь, огляделась. — А ты уютно устроилась. Не подумала бы, что уедешь так… ну… решительно.
— А ты не подумала бы, что у твоей мамы руки липкие? — сухо сказала Есения, закрывая за ней дверь.
Алла фыркнула: — Ну ей же… ну она просто… Она правда думала, что украшения — семейные. И да, она сдала их. Но я всё выкупила. Вот.
Сумка плюхнулась на стол.
— Вот прям всё. И даже цепочка. Та самая.
Есения открыла молнию. Всё было на месте. Браслет с гравировкой. Серьги с сапфирами. Мамино кольцо с камушком цвета воды.
— А мама твоя… она в курсе, что ты это сделала? — спросила она, не глядя на Аллу. — Нет. И лучше не надо. Она там сейчас такая… ну, истерика у неё. Вообще. — А Виктор? — Он сказал, что если ты не вернёшься — он подаст на развод. И… ну… ему тяжело. Он не привык, чтобы кто-то уходил. Обычно это он «терпит».
Есения посмотрела на неё: — Это не развод. Это освобождение.
Алла вздохнула. — Слушай… я вообще пришла не мириться. Я просто хотела сказать: ты крутая. Ты первая, кто с мамой вот так. Не промолчала. Даже папа наш молчал всю жизнь. Ушёл тихо, как тень. А ты — хлопнула дверью. Молодец.
Пауза. Алла встала. — Но тебе будет тяжело. Ты же теперь — мать-одиночка. В съемной квартире. С характером.
— Лучше с характером — чем без лица, — ответила Есения.
Через неделю Виктор всё-таки пришёл. Сам. На работу к Есении. Прямо к офису. — Поговорим? — спросил, потирая руки, будто грелся перед расстрелом.
Они сели в ближайшей кофейне.
— Я всё понял, — начал он. — Я не прав. Я допустил. Я молчал. — Молчал — это твоя религия, Витя. Ты в ней почти святой. — Я изменюсь. Мама не будет вмешиваться. Я поставлю ей условия. Я всё выкуплю. Я поговорю с Мариной. Мы начнём сначала. Я даже ипотеку оформлю. Только вернись.
Есения смотрела на него как врач, который знает диагноз, но молчит. — Витя, ты правда считаешь, что я ушла из-за кольца? — Ну а из-за чего? — Я ушла из-за того, что в нашем доме каждый день происходило тихое убийство. Меня. Моих границ. Моей воли. Моего «я». А ты стоял рядом и жевал бутерброд.
Он замолчал. — Так что теперь? Всё? — Да, Витя. Всё. Мы с Мариной подали на алименты. Серьги — я оставлю себе. А вот фамилию твою — оставлю тебе. Подарок.
Он встал, кивнул. И больше не звонил.
Прошло полгода. Марина училась в новой школе. Есения сняла маленькую двухкомнатную. Работала. Спала. Смеялась. Иногда плакала. Но только по ночам. А потом перестала и это.
Потому что однажды Марина сказала, глядя в окно: — Мам, я тобой горжусь. Потому что ты не дала себя украсть.
И в этот момент Есения поняла: всё правильно. Потому что главное сокровище у неё было всё это время — рядом. И оно точно не лежало в шкафу.
