И впервые за долгое время она почувствовала, что может сделать вдох полной грудью.
Прошла неделя. Воспоминания о том вечере не давали Галине покоя. Слова Людмилы о тряпке звенели в ушах, а собственное отражение в зеркале будто спрашивало: «Ну и что ты сделаешь?»
Когда Олег объявил, что в субботу снова придут гости, она лишь кивнула. Раньше это означало бы суету, планирование меню, поход на рынок за свежими продуктами. Но не сейчас.
В субботу Галина надела своё любимое платье — тёмно-синее, с цветами по подолу. Она купила его три года назад и надевала лишь дважды — боялась испачкать на кухне. Сегодня это не имело значения.
Звонок в дверь раздался ровно в семь.
— Открой, пожалуйста, я почти готова, — крикнула она из спальни, нанося последние штрихи макияжа.
Удивлённое лицо Олега показалось в дверном проёме.
— Ты чего наряжаешься? У нас же просто посиделки.
Галина улыбнулась своему отражению:
— А разве я не могу быть красивой?
Когда она вышла в гостиную, все уже расселись. Виктор с Анной, Серёжа с женой и, конечно, Людмила. Они смотрели на неё с удивлением: Галина обычно встречала их с подносом закусок, а не появлялась последней, словно примадонна.
— Вот и я, — сказала она, садясь в кресло.
— А что на ужин сегодня? — Виктор потёр руки, предвкушая очередной кулинарный шедевр.
Вместо ответа Галина встала, прошла на кухню и вернулась с одной-единственной тарелкой, на которой лежала нарезка колбасы и сыра. Поставила её на стол и снова села.
— Это… всё? — растерянно пробормотал Виктор.
— Пусть твои гости теперь сами готовят, — произнесла Галина, глядя на мужа. — Я больше не прислуга.
Тишина, повисшая в комнате, была такой густой, что её, казалось, можно было резать ножом. Олег застыл с бокалом в руке, его лицо медленно заливала краска.
— Галя, ты чего придумала? — наконец выдавил он, пытаясь улыбаться. — Шутишь?
Она сидела, выпрямив спину, и чувствовала, как внутри нарастает волна — не гнева, а странного, пьянящего освобождения. Двадцать лет она была тенью. Тенью, которая готовила, стирала, улыбалась и никогда не просила ничего взамен. Сегодня тень наконец обрела голос.
— Может, вина? — Олег дёрнулся к бутылке, пытаясь спасти ситуацию.
— С удовольствием, — кивнула Галина. — И я хочу тост.
Все замерли, глядя на неё. Даже Людмила, хотя в её глазах промелькнуло что-то похожее на одобрение.
— За свободу, — Галина подняла бокал. — За свободу быть не только женой и хозяйкой, но и самой собой. За мою свободу.
Никто не чокнулся с ней. Анна неловко кашлянула, Виктор уставился в пол. Сергей с женой переглянулись.
— Галя, давай потом поговорим, — процедил Олег сквозь зубы, натянуто улыбаясь. — Сейчас не время и не место.
— Самое время, — спокойно возразила она. — Двадцать лет я сервировала столы, готовила ужины и мыла посуду, пока вы разговаривали. Теперь моя очередь говорить, а вы можете пойти на кухню. Там, кстати, полный холодильник продуктов — я не изверг.
Она отпила глоток вина и посмотрела на смущённые лица гостей. Страх всё ещё был — и в животе, и в дрожащих пальцах, сжимающих бокал. Но сильнее страха было другое чувство — будто она наконец сделала вдох полной грудью, впервые за долгие годы.
Олег смотрел на неё так, словно видел впервые. Может, так оно и было.
— Ты с ума сошла? — дверь за последним гостем едва успела закрыться, как Олег взорвался.
Галина молча собирала пустые бокалы. Руки её дрожали, а внутри всё сжималось от страха. «Что я наделала? Зачем? Может, не стоило?» — мысли метались в голове, но отступать было поздно.
— Ты всё испортила! — Олег схватился за голову. — Опозорила! На весь дом!
Она сделала глубокий вдох. Это было трудно — и легко одновременно. Как шагнуть с обрыва. Страшно, но лететь уже не остановишь.
— Я устала быть официанткой в собственном доме, — тихо, но твёрдо произнесла она.
— При чём тут официантка?! — Олег раздражённо распахнул форточку и закурил, хотя в доме это было запрещено. Ещё один маленький бунт. — Ты моя жена! Что за новости такие?
— А ты точно знаешь, что значит — быть твоей женой? — Галина присела на краешек дивана, поджав ноги. Её знобило, хотя в комнате было тепло.
Олег поперхнулся дымом.
— Двадцать лет прожили, а ты спрашиваешь? Ну-ка, просвети! — он нехорошо усмехнулся.
— Быть твоей женой — значит готовить на всех твоих друзей. Стелить постель твоей маме, когда она приезжает, и слышать, что я «неправильно взбиваю подушки». Помнишь, она говорила? — Галина сама удивлялась, откуда берутся слова. Будто плотину прорвало. — Гладить твои рубашки именно так, как тебе нравится, с двойной складкой на спине. Выслушивать твоего начальника, когда он говорит сальности о «хозяйке с изюминкой». И… ни разу за двадцать лет не услышать «спасибо, я сам помою».
— Начинается! — Олег затушил сигарету прямо о подоконник, оставив некрасивый след. — То ей сковородка не та, то спасибо не говорю. Может, мне ещё на колени встать и в ножки поклониться, что ты борщ варишь?
Она покачала головой — не столько ему, сколько своим мыслям. Олег всегда умел вывернуть так, будто она виновата. Будто это её блажь и капризы.
— А что ты делаешь для дома, Олег? — спросила она устало. — Ну, кроме того, что приносишь зарплату?
— Я, между прочим, гвозди забиваю! — он скрестил руки на груди. — И лампочки меняю!
— Раз в полгода, — кивнула она. — А я каждый день готовлю, стираю, глажу, убираю. Считай сама — двадцать лет по три раза в день — это больше двадцати тысяч приготовленных обедов. Двадцать тысяч вымытых полов. И ты никогда не говоришь спасибо. Потому что так и должно быть, да?
— А я тебе должен за каждую сосиску благодарности петь? — Олег начал заводиться сильнее. — Я, может, за эту… как ты её… «возможность готовить» деньги приношу! Крышу над головой! Шубу тебе купил недавно!
— Три года назад, — уточнила Галина. — На юбилей. И спасибо, конечно. Но шуба — не замена уважению.
— Господи, да откуда это всё взялось? — Олег в отчаянии хлопнул ладонью по столу. — Ты с Людкой своей наговорилась, да? Она тебе всякой ерунды наплела? Про феминизм, права и прочую дребедень?
Галина покачала головой.
— Нет, Олег. Это было всегда. Просто я молчала, — она поднялась и направилась к двери. — А теперь мне есть что сказать.
— И что дальше? — в его голосе прорезалась тревога. — Ты что, уходишь?
— Нет, — она обернулась в дверях. — Но больше не буду кухаркой и прислугой. Я хочу быть женой. Партнёром. Равным человеком.
— Бред какой-то, — пробормотал он, доставая новую сигарету.
Галина закрыла за собой дверь спальни. Слёзы душили её, но она не позволяла им пролиться. Только не сейчас, когда сделала первый шаг. Впереди было много трудностей, но почему-то ей казалось, что самое сложное уже позади.
Она начала говорить. И её услышали.
Через три дня их квартира стала неузнаваемой. Чашки с недопитым кофе стояли на журнальном столике, крошки от бутербродов рассыпались по ковру, а на кухне выросла гора немытых тарелок. Галина проходила мимо всего этого с олимпийским спокойствием, словно не замечая.
