Я опустилась на край кровати и наконец разрыдалась. Оплакивала не уход сына – я знала, что рано или поздно он вернётся, хотя бы навестить мать. Я оплакивала свои воспоминания, свои сокровища, которые уже не вернуть.
Письма мужа с Севера, когда он уезжал на заработки. Фотографии родителей. Детские рисунки Андрея с кривыми человечками и яркими закорючками. Всё, что связывало меня с прошлым, с теми, кого я любила, – исчезло.
Квартира вокруг была пустой и гулкой, как склеп. В кармане завибрировал телефон – пришло сообщение от Тамары: «Как ты? Можно заглянуть?» Я смотрела на светящийся экран и не находила сил ответить. Потому что не знала, как я. Освобождённой? Опустошённой? Израненной? Всё сразу.
Свобода оказалась горькой на вкус. Я снова могла передвигать мебель, приглашать подруг, готовить что вздумается. Но цена этой свободы была высока – разрыв с единственным сыном, пусть даже временный. И в этой пустой квартире, наполненной только эхом моих шагов, мне предстояло научиться жить заново. Собирать себя по кусочкам. Находить смысл каждого дня. Самой.
– Галочка, да ты просто молодеешь! – Тамара окинула меня восхищённым взглядом. – Эта причёска тебе очень к лицу.
Я смущённо коснулась волос. После парикмахерской они казались чужими – короткие, с модной укладкой, с лёгким оттенком цвета. Но зеркало не лгало – я действительно выглядела моложе. Или дело было не в причёске, а в том, что из глаз исчезла обречённость, плечи расправились, а на губах всё чаще появлялась улыбка?
– Идём скорее, занятие через пятнадцать минут начинается, – поторопила Валя, третья в нашей неразлучной троице.
Мы шли по весеннему парку к Дому культуры, где второй месяц я посещала кружок танцев. Вначале было неловко – седая женщина среди молодых. Но оказалось, что в группе полно таких же, как я – одиноких, жаждущих движения, общения, новых впечатлений.
Прошло почти три месяца с того вечера, когда я выгнала сына из дома. Три долгих месяца, за которые я прошла путь от отчаяния до робкой радости. Пустота – самое страшное, что может случиться с человеком. Но в этой пустоте я неожиданно обнаружила свободу. Свободу выбирать, как жить дальше.
– А ты Андрею звонила? – осторожно спросила Валя.
– Нет, – я покачала головой. – Думаю, ему нужно время.
На самом деле я пыталась позвонить в первую неделю. Много раз. Но сын не брал трубку, а потом и вовсе заблокировал мой номер. Больно? Да, очень. Но со временем я поняла – это часть его взросления. Запоздалого, болезненного, но необходимого. И часть моего собственного взросления – как матери, которая должна отпустить.
Максим иногда звонил сам, тайком от отца. Рассказывал, что они снимают квартиру недалеко от школы, что у папы новая работа, что им нормально живётся. В его голосе не было упрёка – только детское любопытство и скрытая тоска по бабушке. Я берегла эти короткие разговоры как сокровище.
А моя жизнь тем временем наполнялась новыми красками. Я возобновила еженедельные посиделки с подругами. Записалась на танцы. Стала посещать библиотеку – оказалось, я пропустила столько интересных книг за эти годы! И однажды, проходя мимо комиссионного магазина, увидела его – старый комод, почти такой же, как мой утраченный. Я купила его, не раздумывая.
Теперь он стоял в моей восстановленной спальне. Я заново собирала свои сокровища – искала старые фотографии у знакомых, распечатывала копии из семейного архива, который когда-то отправила в электронном виде племяннице. В ящиках комода появлялись новые письма – от внука, от дальних родственников, с которыми я восстановила связь. Новая жизнь, построенная на фундаменте старой.
– Галя, а помнишь того инженера, что на прошлом занятии с тобой танцевал? – лукаво улыбнулась Тамара. – Так вот, он спрашивал о тебе у руководителя кружка.
– Перестань, – я отмахнулась, но почувствовала, как теплеет лицо. – Какие в нашем возрасте ухажёры?
– А что такого? – Валя подхватила меня под руку. – Жизнь-то продолжается. Имеем право на счастье.
Да, именно так. Имеем право на счастье. Не потому, что заслужили, а просто потому, что живы. Это право я когда-то отдала своему сыну – добровольно, думая, что так будет правильно. Но, отказываясь от собственного счастья, я не делала счастливее его. Напротив – превращала сына в тирана, а сама становилась жертвой.
У дверей Дома культуры я на миг остановилась, вдохнула полной грудью весенний воздух. Мне шестьдесят три, и моя жизнь только начинается. Странная мысль. Но такая правильная.
Звонок в дверь раздался, когда я заваривала утренний чай. Открыв, я замерла — на пороге стоял Андрей с букетом гвоздик. Мы не виделись почти полгода.
— Привет, мам, — он переминался с ноги на ногу, будто мальчишка, а не сорокалетний мужчина.
Я молча отступила, пропуская его. Он осторожно прошёл в прихожую, принюхался:
— Ванилью пахнет… Булочки печёшь?
— С корицей, — кивнула я. — Будешь?
На кухне было неловко. Андрей сидел напротив, вертел в руках чашку, исподлобья поглядывал на меня.
— Хорошо выглядишь, — наконец сказал он. — Моложе стала.
— Танцами занимаюсь, — я пожала плечами. — И вообще, жизнь наладилась.
Он поставил чашку, нервно облизнул губы:
— Мам, я… извиниться пришёл. Ты была права тогда. Я вёл себя отвратительно.
Я молчала, давая ему выговориться.
— Эти месяцы будто в школу жизни попал, — Андрей грустно усмехнулся. — Готовка, стирка, Максимка… Только теперь понял, как ты для меня старалась. А я…
Он полез в карман, достал конверт:
— Вот, нашёл твои фотографии. И письма папины. Я не выбросил, только сложил… хотел сюрприз сделать, отреставрировать всё. Прости.
Я взяла конверт дрожащими руками. Родные лица на выцветших снимках. Колины почерк на пожелтевших страницах. Моё прошлое, которое я считала потерянным.
— Спасибо, — только и смогла вымолвить.
— У тебя теперь всё… по-другому, — Андрей оглядел кухню. — Красиво. По-твоему.
— Да, я кое-что поменяла, — я улыбнулась. — Нам, старикам, тоже перемены полезны.
— Какая ты старуха! — он фыркнул. — Фору молодым дашь.
Мы проговорили ещё час — о нём, о Максиме, о новой работе. Потом он засобирался:
— Мне пора. Максим ждёт.
У двери он вдруг обернулся:
— Мам, может, пустишь нас обратно? Временно, пока я на ноги не встану?
Я подошла, взяла его за руки:
— Андрюша, ты всегда можешь прийти ко мне. Ты мой сын. Но жить нам нужно отдельно. Для нас обоих так лучше.
Он помолчал, потом кивнул:
— Ты права. Опять права, — он вдруг рассмеялся. — «В этой семье решения принимаю я» — помнишь? А получается, всегда решения принимала ты.
— Просто я старше, — улыбнулась я. — И кое-что в жизни понимаю.
Он обнял меня — крепко, как в детстве:
— Спасибо, мам. Ты поступила правильно.
Я смотрела, как он уходит, и думала: вот оно, счастье. Не владеть и командовать. А отпускать и верить, что любовь не исчезнет, даже если мы далеко друг от друга.
