Прошло два месяца. Бракоразводный процесс шёл вяло, как просроченный майонез. Андрей не являлся. Только слал через суд свои объяснения. Всё в стиле: «Я не был против, но и не знал», «мама хотела как лучше», «квартиру действительно не покупали, но…»
Адвокат Елизаветы — строгая тётка с выражением лица «не пытайся мне врать, я видела хуже» — хлопала папками и говорила:
— Они тянут время. Надеются, что вы сдадитесь. Или сделаете глупость. Не делайте. Никаких контактов. Всё только через меня.
Но терпение не резиновое.
В марте — на 8-е число, между мимозой и просроченным «Рафаэлло» — Людмила Сергеевна пришла прямо к ней на работу.
В бухгалтерию. Где сидели шесть женщин, и у каждой — слух лучше, чем у радистки на подводной лодке.
— Лиза, я как мать! Как женщина! Ты не можешь быть такой бессердечной! — заголосила она прямо у гардероба, вцепившись в ворот куртки Елизаветы. — Ты что, не видишь, Маша вот-вот родит! Ребёнку нужен угол!
— У вас есть угол, — сжала губы Елизавета, стараясь говорить тихо. — У меня есть квартира. В ней никто не будет жить, кроме меня. Ни ты, ни Виктор, ни Маша, ни их новорождённый. Это моя позиция. Последний раз объясняю. Отстаньте.
— Ах ты ж… неблагодарная! — свекровь отпрыгнула, как ужаленная. — Я тебе сына вырастила! А ты?! Квартирами прикрываешься! Само́й жить некому будет, вот увидишь!
Сотрудницы замерли, одни — с губами, намазанными розовым блеском, другие — с чашками кофе у рта.
— Если не уйдёте, вызову полицию. И вас, и вашего «выросшего сына», и его беспомощную жену — всех туда отведу. Там объясните, чего вы хотите.
И Людмила Сергеевна… ушла. А по пути прошипела:
— Ты себе могилу роешь. Сама. И без лопаты.
В апреле суд наконец развёл их. Брак аннулирован. Но это был не конец — а только снятие тормозов.
Теперь Елизавета пошла в наступление.
Подала иск о выписке Андрея. Суд назначили на июнь.
Она наняла оценщика. Выяснила: квартира выросла в цене на миллион. И теперь брат с беременной женой ещё сильнее хотели туда въехать.
На слушании Андрей явился. В костюме. Тот самый, в котором они венчались — только теперь мятый, с пятном у манжета.
— Я не хочу конфликтов, — начал он вяло. — Но я тоже человек. Я тут был прописан. У меня там зубная щётка лежала.
Елизавета хмыкнула. Судья подняла глаза от бумаг:
— Простите, вы хотите сказать, что наличие зубной щётки даёт вам основание проживать в жилом помещении, собственником которого является истец?
— Ну… — Андрей замялся. — Просто я не хочу, чтобы младший брат с женой остались на улице.
— А я не хочу, чтобы у меня в квартире кто-то устраивал детский сад, не спросив! — Елизавета поднялась. — Уважаемый суд, он не жил там уже полгода. У меня есть коммунальные квитанции, выписки, показания соседей. Более того, он передал ключи третьим лицам — своей матери, брату, беременной невестке — без моего согласия. Вторглись в мою собственность. Я боюсь за свою безопасность. Я женщина. Я одна.
Пауза. Судья хмыкнула. Записала что-то.
— Слушание окончено. Решение будет готово в течение пяти дней. Всем спасибо.
Через пять дней пришёл конверт. Суд удовлетворил иск. Андрей — выписан. Никаких долей. Никаких прав. Квартира — только её.
Она села у окна. В руках — письмо. Впервые за всё время — не от юристов. От Маши.
Короткое. Ручкой. Неряшливо:
Лиза, ты победила. Надеюсь, тебе теперь хорошо. Мы уехали в Липецк. Виктор без работы, мать вся на нервах. Ребёнок — на подходе. Пусть тебе всё это аукнется.
Елизавета вздохнула. Сложила письмо. Выкинула.
Лето началось жаркое. В квартире — тишина. На подоконнике — кофе, пар от кружки. В окне — небо. Без людей. Без ультиматумов.
Она выдохнула. Медленно. Глубоко.
И впервые — с улыбкой.
