Анна стояла у окна своей двушки на первом этаже и с недоверием смотрела, как Лариса Павловна, свекровь, шлёпает по двору в домашних тапках и с пластиковым пакетом из «Пятёрочки». Пакет, судя по весу, был забит варёной колбасой и каким-то детским печеньем. Не к добру. У Ларисы Павловны был особый ритуал — закупаться к «важному разговору».
Анна мысленно выдохнула и облокотилась на подоконник. За пятнадцать лет брака она научилась чувствовать беду по походке свекрови. А сегодня та шла, как прокурор на выездное заседание. С поджатыми губами, вечно полуспущенной кофте и выражением лица «ща как начну говорить, только держитесь».
— Здравствуй, Анечка, — натянуто улыбнулась Лариса Павловна, уже в коридоре, сняв тапки и аккуратно поставив их рядом с Вадиными ботинками, как будто метит территорию.
Анна взяла у неё пакет и не глядя поставила на стол. Там действительно оказалась докторская колбаса, два пакета сушки и пачка чая с бергамотом.
— Проходите, — тихо сказала она, — только давайте без этого «надо поговорить». Я чувствую, что там ничего хорошего.
— Ну что ты, Аннушка, — голос был ласковым, но с металлической ноткой, — я же как мать пришла. Как бабушка. Как старший человек в семье. Я пришла с просьбой. Но такая просьба, что ты даже не поймёшь сначала, зачем я это говорю. Сядем?
Анна не села. Она опёрлась на спинку стула и скрестила руки. Лариса Павловна, наоборот, развалилась, как в своём доме.
— Тут такое дело… — Лариса Павловна покашляла, как перед спектаклем, — Алёна, ты же знаешь, наша… ну, племяшка Вадика, твоя двоюродная невестка получается… В общем, у неё сейчас очень трудная ситуация. Муж ушёл, дети на ней, двое в школу, один в сад, и один ещё грудной. Съехали с квартиры, та была съёмная. А прописаться — некуда. Вообще. Всё. Понимаешь?
— Нет, — Анна коротко взглянула. — Не понимаю.
— Ну… прописать-то надо где-то. А у тебя ведь квартира от бабушки, она только на тебя. Просторно. Хороший район. Тихий. Для детей хорошо. Ты же всё равно одна здесь.
— Уже начинается, — подумала Анна. — И ведь репетиции были. Весной она зондировала, летом намекала. Теперь решила в лоб.
— Простите, Лариса Павловна. Вы хотите, чтобы я прописала в своей квартире четырёх чужих мне детей?
— Ну почему чужих? Это же семья. Алёна — наша родня. У вас же детей нет, вам не понять, каково это — ночевать с малышами у знакомых, потом у других знакомых… А тут выручка. Ну что тебе, места жалко?
— Я не жадная, я умная, — с холодной усмешкой ответила Анна. — Вы, когда меня на Вадике женили, бабушка ещё жива была. Помните, что она говорила?
— Ой, да твоя бабушка была та ещё вредная старуха, прости господи, — отмахнулась свекровь.
— Ага. Но она квартиру мне оставила. Не Вадику, не вам, не внукам, а мне. А она знала, с кем имеет дело. Знала, что рано или поздно вы ко мне приплывёте с детским конструктором и мольбой «пропиши родню». Ага, сейчас. Пропиши, а потом выгони их по суду — ага. Особенно если кто-то из них вырастет и откажется добровольно выписываться. А я потом всю жизнь буду в суды бегать. Нет уж.
— Ты себя слышишь? — Лариса Павловна вскочила. — Ты себя-то слышишь? Эгоизм! Черствость! Ты в школе детям про Пушкина рассказываешь, про добро, про любовь, а сама — сухарь бездушный. Мы, между прочим, твоя семья!
— Я свою семью вижу по утрам в зеркале, — спокойно сказала Анна, — и то не всегда.
Лариса Павловна схватилась за сердце. Или сделала вид, что схватилась. Эта сцена разыгрывалась регулярно, начиная с 2010-го.
— Вадим об этом знает? — прошипела она.
— Знает. Но Вадим как всегда: «я подумаю», «я не вмешиваюсь», «давай ты реши». Он и на работе так же, вы в курсе? Потому и не продвигается, потому и денег вечно не хватает.
Свекровь метнулась к двери:
— Ну и живите тут одна, со своими книжками. Зато по завещанию! Молодец бабушка, вырастила наследницу с ледяным сердцем.
Анна закрыла за ней дверь и постояла в тишине. Из чайника шипел пар.
