К гастарбайтерам в совхозе давно привыкли и относились вполне терпимо. Только Анну и Петра недолюбливали — за отчаянную жадность до денег. Они вставали в три ночи и шли работать, а уходили с фермы затемно, первыми хватались за любой подряд, выполняли быстро и добросовестно, но как-то зло. Они оба все делали зло, даже пили чай резко, со стуком ставя чашки на стол.
Зарабатывали они по меркам совхоза много, никогда не возмущались задержками зарплаты, случавшимися регулярно, зато в день получки они получали, как целая бригада. Говорили, что они уже построили дом под Луганском. Впрочем, внешне ни Анна, ни Петр ни чем не отличались от остальных жителей совхозной общаги. Они вообще ни чем не отличались, только были особенно хмуры, особенно сосредоточенны, и свиньи на их отделениях были самыми злыми в совхозе.
Каждый год они уезжали домой, уверенные, что не вернутся, и каждый раз возвращались через две недели и снова яростно и жадно работали, потому что у их детей уже появились внуки, а работы не было.
Пятьдесят пятый юбилей Петра они отпраздновали в общежитии, было нешумно и скромно, но Анна почему-то устала, и на следующее утро она проснулась усталой. Наверное, она устала намного раньше, много лет назад, но заметила это только сейчас.
— Петь, знаешь, я вставать не хочу, — сказала она однажды мужу, сидя на маленькой кухне общежития, — Не могу встать, сил нет. Не хочу.
Петр затушил сигарету в жестяной пепельнице, молча поглядел на жену. Анна вздохнула, поднялась, помыла чашку:
— Допивай, пора уже, — сказала она, не оборачиваясь.
Они мало говорили друг с другом, было не о чем и незачем. Все было тоже самое — опять задерживали зарплату на три месяца, и снова приходилось отчаянно экономить, чтобы не влезать в долги. И работать.
Свиньи смотрели на Анну ненавистно, словно и они так же утомились от нее, как и она от них. И была осень, темно-серая, отсыревшая, размокшая черной холодной грязью.
— Дышать не дает, Ань, — пожаловался Петр вечером, неловко присев на краешек постели. Анна прищурилась тревожно, полезла в аптечку, дала мужу таблетку Эуфиллина, подложила под подушку свернутый толстый свитер, чтобы было повыше:
— Ложись, Петь. Сейчас отпустит.
Он послушно прилег, закрыл глаза и стал ждать, когда ослабнут тиски, сдавливающие грудь. Усталость давила на веки, и он заснул. Анна успокоилась, слушая чуть хриплое дыхание мужа, легла тоже.
Ее разбудил Петр, вдруг резко севший на постели:
