— А я кто? — спросила Светлана, и в голосе её прозвучала такая боль, что даже Клавдия Ивановна дрогнула. — Двадцать лет рядом с тобой живу, дом твой веду, про твою дочь не забывала — подарки передавала, поздравления посылала. А теперь оказалось, что я никто?
— Да не надо тут разводить драму, — Валерий встал, прошёлся по комнате. — Квартира одна, а претендентов много. Мама решила — значит, решила.
— И ты согласен с этим решением?
— А что тут согласен-несогласен? Мать у меня одна, дочь одна. О них думать надо.
Светлана медленно поставила чашку на стол. В груди что-то оборвалось — последняя тоненькая ниточка, которая ещё связывала её с этим человеком.
— Понятно, — сказала она. — Значит, я в этой семье лишняя.
— Да не лишняя ты, — недовольно буркнул Валерий. — Просто нужно быть реалисткой. Не можем мы всех осчастливить.
— А меня осчастливить и не пытались, — тихо произнесла Светлана. — Даже не пытались.
Она встала, взяла сумочку.
— Куда это ты? — испугался Валерий. — Мы ещё не закончили разговор.
— А что ещё говорить? Всё понятно. Ты сделал выбор. И я свой сделаю.
— Какой выбор? О чём ты?
Светлана остановилась в дверях, обернулась. На лице её было странное выражение — не злости, не обиды. Облегчение.
— О том, что я больше не твоя жена. Не чувствую себя женой. И жить с тобой больше не хочу.
Дверь тихо закрылась за ней, оставив мужа и свекровь в ошеломлённом молчании.
Дача встретила Светлану запахом нагретой солнцем земли и жужжанием пчёл в малиннике. Май выдался тёплый, ранний — всё вокруг зеленело и цвело с какой-то первобытной силой. Она поставила чемодан в прихожей и вышла в огород.
За зиму участок одичал. Сорняки поднялись в рост человека, старые грядки заросли пыреем. Но теплица уцелела, и в ней уже проклёвывались помидорные всходы — посеянные ещё осенью семена дали жизнь новым растениям.
— Как мы, да? — тихо сказала Светлана, трогая зелёные листочки. — Выжили.
Первые дни были трудными. Скрипела спина от непривычной работы, руки покрылись мозолями. Но с каждым утром просыпаться становилось легче. Никто не ворчал из-за недосоленного супа, никто не требовал погладить рубашку к восьми утра.
Соседка тётя Маша заглянула на третий день:
— Одна теперь живёшь? А как же муж?
— А никак, — спокойно ответила Светлана, продолжая полоть морковь. — Разошлись.
— Ой, да что ты говоришь! А как же, в наше время… Может, помириться ещё можно?
— Не хочу мириться, тётя Маша. Не с кем мириться, если по правде сказать.
Старушка покачала головой, но спорить не стала. В деревне к чужим решениям относились философски — сами разберутся, нам что.
К июлю дача преобразилась. Светлана починила забор, покрасила крыльцо, посадила цветы вдоль дорожки. Работа на рынке шла хорошо — регулярные покупатели уже знали её в лицо, хвалили за честность и приветливость.
Валерий звонил раз в неделю. Сначала требовал вернуться домой, потом умолял, потом просто жаловался на жизнь. Светлана слушала молча и отвечала коротко. Злости не было — была усталость от этих разговоров.
— Ты изменилась, — сказал он во время последнего звонка. — Стала какая-то… чужая.
— Не чужая. Другая. Наконец-то другая.
Вечерами, когда спадала жара, Светлана сидела на крылечке с чашкой чая и смотрела на закат. Жизнь потекла по-новому ритму — медленно, размеренно, без суеты и чужих требований. В доме стояла тишина, но не пустая, а наполненная — тишина покоя.
Август принёс первый урожай. Помидоры наливались соком, огурцы хрустели на зубах, а в малиннике можно было собирать ягоды вёдрами. Светлана заготавливала компоты и варенье — не потому, что надо, а потому, что хотелось. В первый раз за много лет она делала что-то исключительно для себя.
Телефон зазвонил, когда она мыла банки для консервации.
— Света, ну хватит дурить, — усталый голос Валерия. — Возвращайся домой. Одному тяжело.
— А мне одной хорошо, — ответила она, даже не подумав. — Представь себе — хорошо.
И это была правда. Впервые за много лет — самая честная правда.
Другие читают прямо сейчас
