— Извините, — сказала она, выпрямляясь и чувствуя, как горит лицо. — Я уже заканчиваю, не помешаю.
В дверях, залитый светом из коридора, стоял Андрей Павлович – высокий, статный мужчина лет шестидесяти с аккуратно подстриженной седой бородкой, придававшей ему вид мудрого философа. На нем был элегантный темно-синий костюм и белоснежная, безупречно выглаженная рубашка с тонкими лиловыми полосками. — Ничего страшного, — улыбнулся директор, и его глаза, лучистые и проницательные, прищурились. — Я только за папкой вернулся. Забыл важные документы, без них как без рук.
Он легко прошел к столу, открыл верхний ящик и достал синюю, плотную папку с бумагами.
— Продолжайте, не обращайте на меня внимания, — сказал он, уже направляясь к выходу. — Вы тут полновластная хозяйка.
Вера лишь кивнула, не в силах вымолвить слова, и снова, чтобы унять дрожь в руках, взялась за швабру. Дверь мягко закрылась, и она облегченно выдохнула, почувствовав, как напряжение медленно покидает ее тело. Почему-то новый директор вызывал у нее странное, щемящее волнение. Может, потому что был вежлив и уважителен с ней – не то что большинство сотрудников, которые смотрели сквозь уборщицу, словно через прозрачное стекло.
Домыв пол до стола, Вера осторожно, почти с благоговением, протерла хромированные ножки кресла и подкатила его в сторону, чтобы добраться до дальнего, темного угла. На столе, как обычно, лежали аккуратно сложенные стопки документов, стоял тонкий, закрытый ноутбук и несколько кожаных папок. Но было и кое-что новое, инородное – небольшая, простая деревянная фоторамка, повернутая лицом к креслу директора.
Вера не собиралась смотреть – ей всегда казалось неприличным, грешным проявлять любопытство к личным, сокровенным вещам начальства. Но когда она протирала край стола, ее рука с тряпкой случайно, будто ведомая неведомой силой, задела легкую рамку, и та повернулась к ней лицевой стороной. Вера замерла с тряпкой в онемевших пальцах. Сердце, привыкшее к монотонному ритму, пропустило удар, замерло, а потом заколотилось так сильно и громко, что стал звон в ушах, и стало трудно дышать, будто воздух превратился в густой мед.
С пожелтевшей от времени фотографии на нее смотрела она сама. Только совсем другая – молодая, лет двадцать пять, не больше. Длинные, цвета спелой пшеницы, волосы, собранные в высокий, легкомысленный хвост, беззаботная, сияющая улыбка, летнее, цветастое платье, треплющееся на ветру… И еще двое – маленькая, смешная девочка лет трех-четырех с бантами, как у бабочек, и молодой, крепкий парень, счастливо обнимающий их обеих за плечи, его лицо озарено безграничной нежностью.
Старая, до боли знакомая фотография. Очень старая. Сделанная тридцать лет назад на скромной базе отдыха «Сосновый бор», куда они ездили всей семьей на единственный в их жизни полноценный отпуск. Еще до развода. До ссор, предательства и всего того горя, что случилось потом, сломав ее жизнь пополам.
Но как она попала сюда, на стол нового директора? И почему стоит у него, как самая дорогая реликвия?
Вера, почти не дыша, осторожно, будто боясь раздавить хрупкое прошлое, взяла рамку в руки, всматриваясь в выцветшее изображение. Сомнений быть не могло – это была она, ее бывший муж Сергей и их маленькая, любимая дочка Оленька. Тот редкий, вырванный у судьбы счастливый день, когда все было просто, ясно и безоблачно.
— Я и забыл про эту папку… — раздался у самого уха спокойный голос.
Вздрогнув так, что чуть не уронила драгоценный снимок, Вера обернулась – Андрей Павлович снова стоял в дверях, прислонившись к косяку, и смотрел прямо на нее. На фоторамку в ее дрожащих руках.
— Я… простите, — пробормотала она, поспешно, почти бросая, возвращая рамку на стол. — Я нечаянно задела, не хотела, я просто…
Но директор не выглядел рассерженным или раздраженным. Он медленно, не спеша, прошел через весь кабинет и остановился рядом с ней, его взгляд скользнул по фотографии, а потом поднялся на Веру.
— Вы ведь Вера, верно? Вера Николаевна Круглова? — спросил он тихо, и в его голосе прозвучала какая-то особая, бережная интонация.
— Да, — она нервно сжала руки на груди, будто пытаясь унять их дрожь. — Я не хотела трогать ваши вещи, просто нечаянно…
— Вы узнали фотографию, — это был не вопрос, а тихое, уверенное утверждение. Вера подняла на него растерянный, полный недоумения взгляд, в котором смешались страх и любопытство:
— Откуда она у вас? Это же… это же мы.
Андрей Павлович взял рамку со стола и посмотрел на фото с какой-то странной, щемящей смесью грусти и теплоты, будто вглядывался в дорогой, но недостижимый сон.
— Я сделал этот снимок, — сказал он, проводя пальцем по стеклу, скрывающему улыбки. — В «Сосновом бору», в тот прекрасный солнечный день, летом 1993 года. Помните?
Вера безнадежно покачала головой – нет, не помнила, не могла вспомнить. Кто фотографировал их в тот день? Кажется, какой-то случайный отдыхающий из соседнего домика, которого Сергей, смеясь, попросил запечатлеть их счастье…
— Вы не помните, — с легкой, понимающей грустью произнес Андрей Павлович. — Что ж, это было очень давно. Я тогда только-только вернулся из армии, устроился спасателем на ту базу. Подрабатывал летом, набирался жизненного опыта.
И вдруг, словно прорвав плотину, воспоминание всплыло в памяти Веры – молодой, крепкий парень в красной футболке с гордой надписью «Спасатель», который часто сидел с ними за одним столом в общей столовой. Он рассказывал смешные армейские истории, терпеливо учил маленькую, боязливую Олю плавать, помогал Сергею чинить прохудившуюся, старую лодку…
— Андрей, — прошептала она, и имя сорвалось с ее губ само собой. — Андрей Болконский – так вас дразнили другие отдыхающие за эту бородку и любовь к толстым книгам.
Он улыбнулся широко и открыто, и в уголках его глаз собрались лучистые, добрые морщинки:
— Да, это дурацкое прозвище приклеилось ко мне на все то лето. Я рад, что вы все-таки вспомнили. Очень рад. Вера растерянно смотрела на него, пытаясь совместить в голове образ того загорелого, жизнерадостного парня и нынешнего солидного, уверенного в себе директора огромного завода. Пропасть между этими образами казалась непроходимой.
— Но… почему у вас эта фотография? — настойчиво, почти требуя, повторила Вера. — И как вы узнали меня сейчас, спустя столько лет?
Андрей Павлович жестом, полным достоинства, пригласил ее сесть в кресло для посетителей, а сам опустился на край своего стола, скрестив руки на груди.
