— Женя, ты, по-моему, совсем с ума сошел! — голос Надежды дрожал, как тонкая нить, натянутая до предела. Она стояла посреди гостиной, еще вчера своей, а теперь будто чужой, чужой до боли, и смотрела, как двое пожилых людей раскладывают чемоданы у входа, словно на вокзале.
— Мам, ну подожди, не начинай! — Евгений, покраснев, метнулся к матери, хватая у нее из рук тяжелый пакет. — Мы же договаривались, что вы приедете через неделю.
— Мы решили, что нет смысла тянуть, — спокойно отозвалась Галина Петровна, гремя ключами. — Квартира большая, всем места хватит.
— Хватит? — Надежда сжала пальцы в кулаки. — Женя, ты можешь мне объяснить, что здесь происходит?!
Он не ответил. Только взглянул виновато, как школьник, пойманный на вранье.
С этого всё и началось — с незначительной, казалось бы, сцены. Дверь, чемоданы, три чужих голоса в её доме. Но на самом деле — с предательства, тихого, липкого, которое проникает не сразу, а медленно, как вода сквозь трещину в стене.
Когда-то им было хорошо. Настоящее “мы”, редкое и честное. Надежда работала бухгалтером в районной поликлинике, Евгений — электриком на заводе. Жили на съёмных квартирах, таскались с коробками, как перекати-поле, мечтая однажды “укорениться”. Пять лет экономии, копеечных праздников, скромных радостей. И вот — новая трёшка, светлая, с балконом и просторной кухней. Надежда гладила стены, как живые, с любовью. Тогда она впервые подумала, что всё, теперь жизнь устроилась, теперь можно жить.
А теперь она стоит среди чемоданов, а сердце в груди будто треснуло пополам.
— Наденька, не хмурься, — Галина Петровна вошла в кухню, заглянула в холодильник, как хозяйка, проверяющая порядки. — Сейчас я борщ сварю, Женя любит мой борщ, а твой, честно сказать, жидковат.
— Не нужно, — Надежда ответила глухо. — Я уже приготовила ужин.
— Ну так отнесёшь на работу, — махнула рукой свекровь, доставая кастрюлю. — Всё пригодится.
Смешно, но именно в этот момент Надежда поняла, что проиграла. Не потому что кто-то сильнее, а потому что Женя промолчал. Его молчание — как печать.
Ночью она не спала. Лежала, глядя в потолок. Евгений дышал рядом ровно, спокойно, будто ничего особенного не случилось. Из кухни доносились голоса телевизора — Виктор Иванович смотрел ночные новости. “Россия живет, несмотря ни на что”, — бодро говорил диктор. Надежда усмехнулась в темноте. “А я вот не живу. Я существую”.
Она встала тихо, босиком прошла в гостиную. Квартира была другая. Даже воздух другой. На подоконнике уже стояла фикусина, привезенная Галина Петровной — “мой, родной, он всю жизнь со мной”. На комоде — фарфоровый ангел, облупленный, но “памятный, Женечке на крестины дарили”.
— Нравится, да? — голос за спиной заставил Надежду вздрогнуть. В дверях стоял Виктор Иванович, в пижаме, с кружкой чая. — Уют сразу другой стал. Твой стиль — он, конечно, современный, но холодный. А вот по-домашнему — это важно.
Надежда хотела что-то ответить, но не смогла. Просто кивнула и вернулась в спальню. Легла, отвернувшись к стене.
