— Сестра в Америке. Там теперь дорого. И… мама продала свою долю, чтобы помочь племяннику…
— А при чём здесь я?! — Анастасия уже не сдерживалась. — Это моя жизнь, моя квартира! Мы же договаривались: никакой мамы, никаких родственников, никаких чемоданов с приправами и тапочек на полку!
— Я просто хотела быть рядом… — вмешалась свекровь уже с наигранной печалью. — В старости. Чтобы не умереть в одиночестве. Видимо, многого хотела. Простите, что жива.
— Не начинайте, пожалуйста! — Анастасия хлопнула ладонью по столу. — У вас драматизм на пятёрку, а совесть — ноль. Вас никто не просил продавать жильё. Никто не просил помогать вашим внукам. Вы сами всё сожгли, а теперь хотите поселиться на чужих руинах.
— На чужих?! — свекровь хлопнула крышкой кастрюли. — Да если бы не я, Женька бы до сих пор в своих носках с дыркой жил! И шнурки бы не умел завязывать! Я ему всю жизнь! А теперь ты — пришла, глазки нарисовала, английский выучила, и всё — хозяйка?
— Не хозяйка, а женщина, у которой хоть какая-то самооценка осталась, в отличие от вашего сына, который не может отказать ни вам, ни себе в слабости!
Женя присел за стол. Смотрел в пол.
— Я просто хотел, чтобы вы подружились…
— Женя, я не дружу с людьми, которые стирают мои трусы, пока я на работе. Ты в курсе, что она вчера мне бельё из корзины достала и постирала на 90 градусах?
— Ну а что, — вмешалась свекровь, — чтобы микробов не было. Я вообще-то заботилась!
— Вы прожгли мне кружевной лифчик за пять тысяч!
— Вот! А у меня таких на базаре — пять штук за триста!
— Ну тогда и переезжайте к базарной продавщице. Пусть она вам готовит и гладит!
Молчание. Страшное. Густое, как тесто на оладьи.
Женя поднялся. Он был бледен, как доска под ламинат.
— Девочки… я… я сейчас на работу. Разберитесь. Я не могу. У меня голова кругом…
Он схватил портфель и сбежал. Настя даже не провожала взглядом. Просто встала. Сняла с вешалки сумку. И прошептала:
Когда она ушла, Галина Петровна закурила на балконе, несмотря на запрет.
— Ничего, — пробормотала она в пустую квартиру. — Ничего… Женечка ещё поймёт, кто в доме жена, а кто — временная… ошибка.
Вечером Анастасия вернулась в полупустую квартиру.
На столе лежала записка от Жени:
«Настя, мама останется пока. Ты же сильная, ты справишься. Надеюсь, ты поймёшь… Я не мог иначе. Она — мать».
И подчеркушка внизу, как в дневнике: «Не злись».
Анастасия спокойно достала телефон. Нашла нужный контакт.
— Алло, Игорь? Да. Ты всё ещё хочешь помочь с замками? Отлично. Завтра с утра. Всё. Спасибо.
И только после этого позволила себе… заплакать. Тихо. Без рыданий. Без криков.
Потому что, когда тебя предают — не плачешь. А выдыхаешь.
И начинаешь новую главу.
Утро было странно тихим.
Никакого скрежета ножа по доске, никакого варенья, пахнущего уксусом, никакого журчания под краном — будто бы дом впервые за долгое время выдохнул. Анастасия встала рано. Спокойно, без резких движений. Она оделась, как на деловую встречу, хотя была суббота. Накрасилась чуть ярче обычного. В чай заварила мяту. Поставила чашку на подоконник. Посмотрела вниз.
Во дворе стояла «Лада Гранта». Из неё выбрался Игорь.
Высокий, поджарый, с тем лицом, где «сейчас всё сделаем» читается по глазам.
