— …если они докажут, что Алексей вкладывал деньги, ремонтировал, платил за ипотеку, если была совместная собственность — может быть неприятно.
— Он ни хрена не делал. Ни ремонта, ни денег. Я одна всё тянула.
— Прекрасно. Тогда мы его разорвём. Но приготовьтесь к грязи. Там и интим всплывёт, и слёзы, и с кем ты там обедала в 2021 году.
Анна усмехнулась, чуть зло.
— Я — не веганка. Переварю.
Вечером ей позвонила… сама Людмила Петровна.
Без здрасьте , без ты как , просто как танк на повороте.
— Ты думаешь, я тебе позволю разрушить жизнь моего сына?
— Я думала, что он сам это сделал, когда засунул голову к вам обратно в утробу.
— У тебя язык без костей. Но судья посмотрит на факты.
— Пусть смотрит. А заодно и на то, как ваш мальчик врет, что работает, пока я тащу всё на себе.
— Ты не женщина. Ты… предприниматель.
— Спасибо. Лучше быть бизнесом, чем вашей обиженной домохозяйкой.
Трубка щёлкнула. Анна стояла в кухне и дышала. Быстро, глотая воздух, как будто после пробежки.
Судебное здание пахло старой пылью, раздражёнными тётками в очереди и пережаренными сосисками из автоматов. Анна стояла у стены, сжав руки в кулаки, как будто это могло удержать от желания с размаху врезать кому-то — например, Людмиле Петровне, которая нарисовалась в дверях, как чёрт из табакерки: вся в трауре, в новой шубе и с лицом, как будто ей лично кто-то нассал в борщ.
— Вот же стерва театральная, — подумала Анна, закатывая глаза.
Алексей подошёл позже. Молча. С синяком под глазом и чем-то несвежим в лице. Будто неделю пил или дрался. Или оба сразу. Глянул на Анну, как собака на хозяйку, которую потерял, но сам виноват.
— Ты вообще кто мне теперь? Муж? Предатель? Или просто хрен с горы в костюме? — хотелось заорать, но она промолчала.
— Анна Викторовна, сторона ответчика? — позвала секретарь с ледяным лицом.
— Ответчица, — буркнула она, проходя в зал. — Ну, если уж по-честному.
Судья оказалась женщина в возрасте — с острым носом, как у стервятника, и глазами, которые прожигают тебя до трусов.
— Итак, у нас иск от Гавриловой Людмилы Петровны к Гавриловой Анне Викторовне о признании доли в праве собственности. Прошу стороны представиться.
— Гаврилова Анна. Квартира — моя. Ремонт — мой. Мужик, увы, тоже был мой. — Анна скрестила руки на груди.
— Гаврилова Людмила Петровна. Я… мать! Я вложила в эту квартиру больше, чем она в свои губы!
Судья недобро прищурилась:
— Губы оставим в покое. По сути, пожалуйста.
Началось шоу. Людмила Петровна выкатила тетрадь, где в столбик были расписаны «помощи» сыну: деньги на холодильник в 2008-м, пылесос в 2011-м, и даже покупка штор (да-да, она сказала это, а судья скривилась, будто ей плеснули уксуса в чай).
Анна хотела заржать, но сдержалась.
— Может, ещё и памперсы за младенчество припишем? — съязвила она. — Вы же тогда его тоже обеспечивали?
— Ты неблагодарная дрянь, — прошипела свекровь. — Я тебе сына отдала, а ты…
— Отдали? Как мясо на рынке? Сдачи не будет!
Алексей вздохнул. Поднялся. Судья глянула строго:
— Вы хотите выступить как свидетель?
— Да. Хочу кое-что сказать.
Анна напряглась. Внутри всё зажглось ледяным огнём. Сейчас начнётся. Сейчас он скажет, что мать права, что доля принадлежит им, и она, Анна, пусть катится со своими обоями к чёрту.
— Ваша честь. Квартира принадлежит Анне. Она её купила до брака. Все ремонты, техника, мебель — это её деньги. Мать действительно иногда помогала… но это были подарки. Не инвестиции. Я подтверждаю — у неё нет доли. Иметь её не может.
Людмила Петровна как будто получила пощёчину. Потом вторую. Потом башкой по батарее. Она побелела, как шпаклёвка в ванной.
