– Да ты… – он задохнулся от ярости, подбирая слова. – Ты эгоистка! Бессердечная! Моя мать, старый, больной человек, будет на улице, а ты за свой стол трясешься?!
– Твоя мать не будет на улице. У нее есть своя двухкомнатная квартира. Продай ее, купи ей комнату или студию поменьше, а на оставшиеся деньги найми лучшую сиделку в городе. Или сними ей квартиру рядом с нами и ходи к ней каждый день. Вариантов много, если перестать считать меня бесплатной рабочей силой.
Он был так поражен этой логикой, этим спокойным тоном, что на мгновение опешил. Но потом ярость вернулась с новой силой.
– Я тебе ничего продавать не буду! Это квартира моих родителей! И я не собираюсь нанимать сиделок! Ты моя жена! Это твой долг. Ты обязана помочь.
Вот она. Ключевая фраза. Та, которую она ждала и боялась. «Ты обязана». Не «я тебя прошу», не «давай вместе подумаем», а «ты обязана». Как будто она давала присягу, а не выходила замуж по любви.
И в этот момент весь страх ушел. Осталась только звенящая, холодная пустота и ясность.
Елена посмотрела ему прямо в глаза, и впервые за много лет, а может, и за всю жизнь, увидела в его взгляде не досаду или снисхождение, а растерянность. Он не узнавал ее.
Она слегка улыбнулась. Невесело, скорее горько.
– Нет, Дима. Ничего я тебе не обязана.
И с этой улыбкой она развернулась, прошла мимо него в комнату, оставив его стоять посреди прихожей, заваленной частями чужой больничной койки.
Он кричал ей что-то вслед, грозился, умолял, снова кричал. Она не слушала. Она подошла к шкафу и достала дорожную сумку. Руки не дрожали. Она действовала медленно, осознанно. Сложила в сумку пару смен белья, домашний халат, косметичку. Прошла к столу, взяла несколько самых дорогих ей книг – сборник Ахматовой, старый томик Паустовского. Потом подошла к балкону, аккуратно выкопала из ящика свою любимую фиалку с темным, почти черным бутоном и завернула горшочек в газету.
Дмитрий ворвался в комнату.
– Ты куда собралась?! Что ты творишь?!
– Я ухожу, – так же спокойно ответила она, застегивая сумку.
– Куда ты пойдешь?! Ночью?! Ты с ума сошла! Вернись, мы поговорим!
– Мы уже поговорили. Ты сказал, что я обязана. А я сказала «нет». На этом наш разговор закончен.
Она взяла сумку и пошла к выходу. Он пытался преградить ей дорогу, схватить за руку.
– Лена, одумайся! Ты рушишь семью! Из-за чего? Из-за своего каприза!
– Нет, Дима. Семью разрушил ты. Давно. Когда решил, что мое мнение ничего не стоит. А я просто это, наконец, поняла.
Она мягко, но настойчиво отстранила его руку и вышла за дверь. Спустилась по лестнице, не дожидаясь лифта. Ночной воздух ударил в лицо, холодный и свежий. Она сделала глубокий вдох. Впервые за много дней она дышала полной грудью.
Она провела ночь у Ольги, которая приняла ее без лишних вопросов, просто заварила крепкий чай с коньяком и постелила на диване. А утром Елена сняла себе на месяц маленькую квартирку на другом конце города – убитую, с обшарпанной мебелью, но свою. Тихую.
Через неделю она подала на развод. Дмитрий звонил, писал, требовал, уговаривал. Он не понимал. Он искренне не понимал, что произошло. В его мире все было логично и правильно, а она просто взбунтовалась без всякой причины.
Раздел имущества был долгим и унизительным. Он отсудил ровно половину их общей квартиры, как ему и полагалось по закону. Ей пришлось взять большой кредит, чтобы выплатить ему его долю и остаться в той квартире, где каждый угол напоминал о прошлой жизни.
И вот, спустя полгода, она сидела на своей кухне. Не той, прежней, а новой – в той самой квартире, которую она отстояла. На подоконнике, в красивых керамических горшках, пышно цвели ее фиалки. Та, с почти черными цветами, тоже расцвела. В углу, на своем законном месте, стоял ее письменный стол. Тишину нарушало только тиканье часов и шелест страниц книги.
Это было непросто. Было одиноко, страшно, финансово тяжело. Но каждый раз, когда она входила в свою тихую квартиру, она понимала, что заплатила правильную цену. Цену за право не быть обязанной. Цену за право просто быть. И эта цена стоила каждого потраченного рубля и каждой пролитой слезы.
