— Ну и что? — Светлана Викторовна махнула рукой. — Все дети кашляют. Это она ее не долечивает, по врачам не водит, вот и запустила. А теперь виноватых ищет. Не ведись на это, Денис.
Он промолчал. Слова матери не приносили облегчения. Внутри все было вывернуто наизнанку. Он видел глаза Марины. В них не было лжи. Только холодное, бездонное отчаяние.
Чай он пил молча, почти не слыша, о чем болтает его мать и сестра, ворча на несправедливость жизни и скупость Марины. Потом он сказал, что устал, и пошел в свою старую комнату, где все еще стояли его школьные грамоты на стенах.
Он не мог уснуть. Ворочался на узкой кровати, прислушиваясь к странным звукам из-за стены. Сначала доносился голос матери — быстрый, взволнованный. Потом смех Ольги. Громкий, беззаботный. Так не смеются люди, которые только что пережили семейную трагедию.
Он встал. Ему нужно было пить. Тихо, на цыпочках, он вышел в коридор. Свет в кухне был погашен, но из-за двери в спальню матери пробивалась узкая полоска света и доносились приглушенные голоса. Он замер.
— …ну, слава богу, пронесло, — это был голос Ольги. — Я уж думала, он сейчас обратно к ней побежит.
— Никуда он не денется, — уверенно ответила Светлана Викторовна. — Моего мальчика я знаю. Он слабый. Ему нужен кто-то сильный, кто скажет, что делать. А эта стерва чуть было не разрулила все своими истериками.
Денис застыл, не в силах пошевелиться. Кровь ударила в виски.
— А насчет этих расписок она, конечно, блефует, — продолжала мать. — Никаких доказательств у нее нет. А твоя черная зарплата… да кого она сейчас волнует.
— Ага, — фыркнула Ольга. — Главное — Денис теперь с нами. И его зарплата тоже. А там видно будет. Может, он тут немного поживет, поскучает по своей принцессе, и мы его к той дуре назад сплавим. Только чтобы она правила свои рога поджала и забыла про наши деньги.
— Именно, — в голосе Светланы Викторовны послышалось злое удовлетворение. — Пусть знает свое место. А больная дочка… сама виновата, не умеет детей растить. Наш Деник без нас пропадет, он же как маленький, ведется на все эти женские слезы.
В ушах у Дениса зазвенело. Комната поплыла перед глазами. Он услышал, как его собственная сестра назвала его дочь «больной девочкой» с таким пренебрежением, будто речь шла о надоевшей мухе. Он услышал, как его мать холодно и расчетливо называла его «слабым», «маленьким».
Все рухнуло в один миг. Вся картина мира, которую он так яростно защищал. Они не заботились о нем. Они использовали его. Они пили его кровь, его деньги, его жизнь, и еще смеялись над ним за его спиной. Над его наивностью. Над его глупостью.
А Марина… Марина все это видела. И пыталась его спасти. А он назвал ее истеричкой. Он обвинил ее в том, что она использует их дочь. Он бросил их обеих в самый страшный момент.
Перед его глазами встало лицо Алисы — бледное, с синевой под глазами. Ее кашель, от которого сжималось сердце. И слова врача о сорока тысячах. Деньгах, которые ушли на шубу его матери и сапоги его сестры.
Внутри него что-то сломалось. С грохотом обрушилась та самая стена, за которую он цеплялся годами. Он увидел все с ужасающей, мучительной ясностью.
Он не помнил, как отшатнулся от двери. Не помнил, как, шатаясь, вернулся в свою комнату. Он сел на кровать и уткнулся лицом в ладони. По щекам текли горячие, стыдные слезы. Слезы не просто за больную дочь и брошенную жену. Слезы за самого себя. За того слепого, слабого человека, которым он позволил себя сделать.
Он предал их. Предал самых близких. Ради тех, кто видел в нем только кошелек и послушную марионетку.
Тишина ночи, которую раньше он находил успокаивающей, теперь давила на него. Она была полна их смеха. Их презрительных слов. В ней звучал кашель его дочери.
Он поднял голову. В глазах, наконец, не было ни капли сомнения. Только ясность. И страшная, всепоглощающая решимость.
Он должен был вернуться. Сейчас же. Он должен был упасть на колени и просить прощения. Он должен был сделать все, что угодно, лишь бы исправить свою чудовищную ошибку.
Война, которую начала Марина, внезапно обрела для него смысл. Это была война за их семью. И теперь он, наконец, понял, на чьей он стороне.
Ночь была бесконечно долгой. Марина не сомкнула глаз, прислушиваясь к каждому шороху за стеной и к хриплому дыханию дочери. Внутри нее была выжженная пустыня — ни злости, ни боли, только усталое, холодное равнодушие ко всему, кроме одного — следующего шага. С первыми лучами солнца она позвонила в комиссионный магазин и договорилась о срочной оценке нескольких своих вещей — золотых сережек, подаренных Денисом на свадьбу, и цифрового планшета. Это был ее последний резерв.
Она уже составляла в голове список вещей для продажи, когда в квартире внезапно щелкнул замок. Тихо, неуверенно. Марина замерла, сердце заколотилось где-то в горле. Она медленно вышла из детской.
В прихожей стоял Денис. Он был бледен, как полотно, глаза запавшие, красные, в одежде, в которой ушел вчера. Он не смотрел на нее, его взгляд был прикован к полу.
— Мама… спит, — тихо, хрипло произнес он. — Я… просто вышел.
Марина молчала. Она ждала новых обвинений, нового витка скандала.
Но вместо этого Денис медленно, будто каждое движение давалось ему невероятным усилием, опустился перед ней на колени. Он не дотрагивался до нее, просто сидел на полу, опустив голову.
— Прости, — выдохнул он, и его голос сломался. — Прости меня. Я… я слепой идиот. Я предал тебя. Предал нашу дочь.
Он поднял на нее глаза, и в них стояли такие мука и стыд, что Марина невольно отвела взгляд.
— Я все слышал, — продолжил он, сжимая кулаки. — То, что они говорили… про тебя, про Алису… про меня. Ты была права. Все это время ты была права. А я… — он замолча, сглотнув ком в горле.
Марина смотрела на него, и лед внутри нее медленно начинал таять, обнажая острую, свежую боль. Она не хотела его жалеть. Не хотела прощать. Слишком много было сломано.
— Встань, Денис, — холодно сказала она. — Твои колени мне не нужны. Мне нужны действия. Твоей дочери нужны действия. У нас есть три дня, чтобы найти деньги.
Он поднялся, пошатываясь.
— Я все продам. Ноутбук, часы, все. Мы соберем.
— Твои часы и ноутбук — это капля в море, — покачала головой Марина. — Нужен другой план.
— У меня… есть возврат по страхованию жизни, — проговорил он, запинаясь. — Я о нем забыл. Там около двадцати тысяч. И… у меня есть накопления. Отложенные. На черный день. Еще тридцать.
Марина остолбенела. Она смотрела на него, не веря своим ушам.
— Какие накопления? — ее голос прозвучал оглушительно громко в тишине прихожей. — У нас не было денег даже на новый диван, Денис! Откуда накопления?
Он снова опустил глаза.
— Я… откладывал понемногу. Из премий. Думал, сделаю тебе сюрприз. Хотел… на юбилей свадьбы свозить тебя в Крым. Как ты мечтала.
В воздухе повисло тягостное молчание. Он копил на мечту, пока они жили впроголодь из-за его же семьи. Абсурдность ситуации была чудовищной.
Марина закрыла глаза. Слишком много. Слишком много боли, лжи и разочарований за один раз.
— Забери эти деньги, — наконец сказала она, открывая глаза. В них не было ни капли тепла. — И страховку. Сегодня же. Это покроет почти все. Остальное я найду.
— Марина, я… я все понимаю. Я не прошу прощения. Я его не заслужил. Но позволь мне… позволь мне хоть это сделать. Помочь. Я отдам все, что у меня есть. Все.
— Это ты делаешь не для меня, — отрезала она. — Это ты делаешь для своей дочери. И это — единственная причина, по которой я сейчас с тобой разговариваю.
Она развернулась и ушла на кухню, оставив его одного в прихожей. Разговор был окончен.
Через три часа деньги лежали на столе. Денис принес их наличными, аккуратной пачкой. Он молча протянул их Марине. Она так же молча взяла, пересчитала и убрала в сумку.
— Я еду в диагностический центр, записывать Алису, — сказала она, не глядя на него. — Ты останешься здесь. Если позвонят твои… если позвонят они, ты не поднимешь трубку. Ты будешь молчать. Это твоя работа на сегодня. Понял?
Лечение заняло несколько недель. Дни сливались в череду больниц, процедур, ночных дежурств у кровати дочери. Денис был тенью. Он выполнял все поручения Марины молча, безропотно. Он спал по три часа в сутки, дежуря в больнице, пока она отдыхала дома. Он носил еду, разговаривал с врачами, читал Алисе сказки. Он делал все, что должен был делать отец и муж, но делал это с таким видом обреченного покаяния, что это порой было невыносимо смотреть.
Марина наблюдала за ним. Она видела, как он смотрит на Алису — с такой любовью и таким стыдом одновременно. Видела, как он вздрагивает от каждого звонка в дверь. Он сломал все связи с матерью и сестрой. Блокировал их номера. Это было его единственным, но решительным поступком.
Однажды вечером, когда Алиса, наконец, крепко уснула после тяжелой, но успешной процедуры, они сидели в больничной палате у окна. За спиной у них ровно дышала дочь, а за окном медленно гасли огни города.
— Врач сказала, что самый тяжелый период позади, — тихо произнесла Марина, нарушая многочасовое молчание. — Она идет на поправку.
Денис кивнул, не в силах вымолвить слова. Его плечи содрогнулись.
— Я не знаю, что будет дальше, Денис, — продолжила она, глядя в темное стекло, в котором отражалось его изможденное лицо. — Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь забыть, как ты ушел, хлопнув дверью. Я не знаю, сможем ли мы быть семьей, как раньше. Доверие — это не деньги. Его не положишь на счет по быстрому переводу.
— Я знаю, — прошептал он.
— Но я вижу, что ты делаешь для нее, — она кивнула в сторону спящей Алисы. — И за это… за это я не прогоню тебя. Мы будем жить. День за днем. Будем растить нашу дочь. А там… посмотрим.
Она не простила его. Она просто дала ему шанс. Шанс начать все с чистого листа и годами доказывать, что он его заслуживает.
Денис медленно поднял на нее глаза. В них не было надежды на прощение, только тихая, суровая решимость.
— Спасибо, — сказал он. — За этот шанс.
Он не обещал, что все будет идеально. Он не клялся в вечной любви. Он просто принял ее условия. Как солдат, принявший приказ после тяжелого поражения.
И в этой тихой, лишенной пафоса сцене, под ровное дыхание их выздоравливающей дочери, и началась их новая, пока еще хрупкая и неуверенная, но общая жизнь.
