Но Марина уже не слышала. Она смотрела на пустую вешалку в прихожей, где только что висела его куртка. Она смотрела на дверь, за которой растворился ее муж. И впервые за долгие годы она поняла, что совершила ошибку, которую уже не исправить. Тихий, предательский звук захлопнувшейся двери навсегда разделил ее жизнь на «до» и «после».
Прошла неделя. Семь долгих, неестественно тихих дней. Марина возвращалась с работы в пустую квартиру. Звук ключа в замке больше не предвещал ни ужина, ни привычного шума телевизора из гостиной. Только гулкая тишина, которая встречала ее, как незваный гость.
Она пыталась звонить Алексею. Сначала на второй день — трубку не взяли. На третий день он ответил коротким сообщением: «Все в порядке. Мне нужно время». Больше она не писала. Гордость, обида и страх сплелись в тугой клубок под сердцем.
Она жила как во сне, механически выполняя привычные действия. Пока не пришло время платить за квартиру.
Конверт с квитанцией лежал на столе, как обвинение. Марина взяла его в руки. Цифры не изменились — те самые одиннадцать тысяч четыреста рублей. Но сейчас они казались ей неподъемными. Она открыла приложение банка на телефоне, собираясь, как всегда, перевести деньги. Палец замер над экраном.
Внезапно ее осенило. Половина этой суммы — его. Теперь он должен платить за себя сам.
Внутри все перевернулось. Это была не просьба, не попытка наладить контакт. Это был ультиматум. Исполнение ее же приговора.
Она набрала номер. Сердце бешено колотилось. Алексей ответил почти сразу. В трубке было тихо, слышался лишь отдаленный гул города.
— Алло, — его голос был ровным, спокойным.
— Привет, это я, — Марина с трудом выдавила из себя. — Пришла квитанция за коммуналку.
— Ясно, — последовал короткий ответ.
— Так что… Присылай свою половину. Пять тысяч семьсот. Как мы и договорились.
Она произнесла это с вызовом, пытаясь скрыть дрожь в голосе. Последовала пауза. Ей показалось, что слышно, как он дышит.
— Хорошо, — наконец сказал Алексей. — Свою половину за коммуналку я переведу. А ипотеку плати сама. Это твоя квартира, твое решение. Ты же хотела независимость. Вот она.
Марину будто облили ледяной водой.
— Как это? Мы же вместе ее брали! Это наша общая квартира!
— Нет, Марина, — его голос оставался стальным. — Это квартира, которую ты выбрала, потому что она была «престижнее». Это квартира, за которую ты платила больше, потому что моя зарплата была «недостаточной». Ты всегда подчеркивала, что это твой вклад. Теперь он полностью твой.
— Но я одна не потяну! — почти крикнула она, чувствуя, как по щекам ползут предательские слезы. — Это же тысячи!
— Знаешь, — в его голосе вдруг прозвучала усталая усмешка, — я сейчас тоже считаю тысячи. И понимаю, как это тяжело. Осознаешь цену вещей. Особенно цены слов, сказанных при гостях.
— Ты меня наказываешь? — прошептала она.
— Нет. Я просто исполняю твои условия. Ты сказала: «С этого дня ты платишь за себя сам». Я плачу. За себя. А ты плати за себя. И за свою независимость. Все честно.
Марина сидела, сжимая в руке телефон, и смотрела на квитанцию. Кричащие цифры плясали перед глазами. Она вспомнила слова матери: «Молодец, поставила на место!». Теперь это «место» оказалось краем финансовой пропасти, в которую она летела с огромной скоростью.
Она поняла, что ее «победа» оказалась ловушкой.
Марина провела уикэнд в состоянии, близком к параличу. Она не отвечала на звонки матери, игнорировала сообщения. Мысли о предстоящем платеже по ипотеке вызывали физическую тошноту. В понедельник утром, едва она переступила порог офиса, зазвонил телефон. На экране светилось имя «Мама».
Марина сглотнула комок в горле и взяла трубку.
— Ну что, он прислал деньги? — без предисловий спросила Людмила Петровна. В ее голосе слышалось привычное ожидание победы.
— Прислал, — солгала Марина. — Только за коммуналку.
— Как только за коммуналку? А остальное? Ипотека? Он что, с жиру бесится?
— Он сказал, что ипотека — это мое решение, и платить за нее мне.
— Ах вот как! — голос свекрови зазвенел от ярости. — Нет, это надо же, какая наглость! Так его, Марин, нельзя оставлять! Он вообще забыл, кто он такой! Игоря надо подключать! Мужской разговор нужен!
— Мам, не надо! — испуганно воскликнула Марина, но было уже поздно. — Только не это…
— Молчи! Все уже решено! Мы с Игорем сегодня же к нему на работу наведаемся. Посмотрим, как он там перед начальством краснеть будет!
Марина пыталась возражать, умолять, но мама уже положила трубку. Чувство надвигающейся катастрофы сжало ей грудь. Она понимала, что эта «помощь» добьет последнее, что могло остаться между ней и Алексеем.
В это время Алексей был на строительном объекте. Он стоял у свежего котлована, проверяя чертежи. Работа, всегда бывшая для него рутиной, сейчас стала отдушиной. Здесь царила ясность: цифры, схемы, физический труд. Здесь не было унизительных взглядов и ядовитых фраз.
К нему подошел прораб, молодой парень в каске.
— Алексей Викторович, вас там какие-то люди спрашивают. Мужчина и женщина, постарше.
Алексей поднял голову. Сердце упало. Он обо что-то предчувствовал. Поднявшись в бытовку, он увидел их. Людмила Петровна, напыщенная и грозная, в дорогом пальто, которое выглядело нелепо на фоне бетона и пыли. И Игорь рядом, в своей идеальной куртке, с выражением презрительной брезгливости на лице.
— Ну наконец-то ты появился, — начала Людмила Петровна, не дав ему открыть рот. — Мы тут к тебе по-хорошему пришли. По-семейному.
Рабочие в бытовке замерли, с любопытством наблюдая за сценой.
— Людмила Петровна, Игорь, — Алексей кивнул, стараясь сохранять спокойствие. — Я на работе. Давайте поговорим в другом месте.
— А что, стыдно стало? — вступил Игорь, широко расставив ноги. — Перед своими товарищами? Так и надо. Мужиком будь, Алексей! Бросил жену, денег не платишь! Ты вообще понимаешь, что творишь?
Алексей почувствовал, как по телу разливается знакомая волна жара. Но на смену ей пришла холодная, кристальная ясность. Он устал. Устал от этого театра.
— Игорь, я тебя не бросал. И с Мариной мы разберемся сами. Без зрителей.
— Как это без зрителей? — взвизгнула Людмила Петровна. — Ты при всех ее унизил, ушел из дома! А теперь еще и денег на содержание не даешь! Ты кто после этого?
— Я человек, которого публично объявили нахлебником, — тихо, но очень четко сказал Алексей. Он посмотрел прямо на свекровь. — Вы помните свои слова, Людмила Петровна? «Золотой гусь», «тянуть ярмо»? Я просто последовал вашим рекомендациям. Перестал быть обузой.
Игорь сделал шаг вперед, пытаясь нависнуть над Алексеем.
— Ты что, умничаешь? Я тебе не по-хорошему говорю! Вернись к жене и выполняй свои обязанности! Иначе мы с тобой по-плохому разберемся! По-мужски!
Раньше такая угроза заставила бы Алексея сжаться. Сейчас он лишь устало улыбнулся.
— По-мужски? Ты имеешь в виду драку, Игорь? — он окинул взглядом его дорогой пиджак. — Ты испортишь костюм. А я — смену на работе. И что это даст? Марина полюбит меня сильнее, когда ты мне глаз подберешь?
Он повернулся к Людмиле Петровне.
— И вам не советую устраивать сцены на моей работе. У нас, в отличие от некоторых видов деятельности, строгая трудовая дисциплина. И начальство не любит скандалов.
Он сделал паузу, давая словам проникнуть в сознание.
— Все финансовые вопросы с Мариной мы будем решать цивилизованно. Через суд, если понадобится. В нашем государстве, слава богу, есть законы. А теперь, извините, у меня работа.
Он развернулся и вышел из бытовки, оставив их в гробовом молчании. Рабочие потупили взгляды, стараясь не смотреть на разъяренных гостей.
Алексей вышел на свежий воздух. Руки у него слегка дрожали, но на душе было непривычно спокойно. Впервые за много лет он не убежал, не промолчал. Он дал отпор. Он защитил свое достоинство. И это чувство было слаще любой победы.
Спустя полчаса ему пришло сообщение от Марины: «Прости за маму и Игоря. Я не знала».
Алексей прочитал и отложил телефон. Он не стал отвечать. Граница была установлена. Теперь ее предстояло охранять.
