После этого визита Алексей начал захаживать к Тамаре Николаевне всё чаще. Иногда помогал принести из магазина продукты, иногда заходил просто поговорить. Он видел, как оживляются её глаза, когда она слышит его шаги на площадке.
— Вчера, представляешь, звонил мне сосед, говорит, что у нас в подвале трубу прорвало, — рассказывала она однажды, когда Алексей заглянул вечером с пакетиком конфет. — Мол, пока устранят — неизвестно. Вот я переживаю: зальёт лифт, хотя у нас его и так нет, или электричество отрубится…
— Может, вам пока к кому-то переехать? — предложил он, бросая взгляд на старые обои. Ему стало жалко, что в доме могут возникнуть проблемы с коммуникациями.
— К кому? Мне и не к кому. Да и привыкла я уже: если что, сами местные мужички придут да отремонтируют, — махнула она рукой.
Он невольно улыбнулся: сколько же в этой женщине стойкости и одновременно доброй мягкости. Она многое повидала в жизни, но не потеряла способности радоваться простым вещам.
— Я могу помочь, если что понадобится, — сказал Алексей.
— Поможешь? Ну вот, славно. А то одна я уже не та, что в молодости, — призналась она, садясь на табурет.
Иногда они вместе выносили мусор, он забирал у неё старые вещи и относил в ближайший пункт приёма, помогал пропылесосить ковёр в комнате. Всё это было как-то обыденно, но Алексей начал чувствовать внутри себя тихое удовлетворение. Он осознавал, что своими действиями пытается хотя бы частично искупить вину перед своей матерью, которой уже не вернуть. И это стремление помогало ему жить дальше.
Однажды вечером, когда Алексей зашёл к ней с тортом «Наполеон» (просто захотелось сделать приятное), он обнаружил, что женщина перебирает старые фотографии на столе. Чёрно-белые снимки, местами потрёпанные временем, лежали веером, а на некоторых виднелись едва различимые лица.
— Ой, заходи, заходи, я тут залежалась в воспоминаниях, — сказала Тамара Николаевна, приглаживая рукой стопку фотокарточек. — Вот думаю, разобрать, да куда там… Одни эмоции.
— Можно посмотреть? — попросил Алексей, осторожно прикасаясь к краю снимка.
— Конечно, садись рядом.
Он устроился на диване, и женщина протянула ему первую фотографию:
— Это я в молодости… Года, наверное, двадцать три. На дворе шестидесятые, только-только переехали в эту квартиру, когда дом сдали.
На чёрно-белой фотокарточке стояла девушка с сияющей улыбкой и большими глазами. Рядом с ней был молодой парень в рубашке, который держал её за талию.
— Это ваш муж? — спросил Алексей.
— Да, мой Витя. Он уже давно умер, царствие ему небесное. Человек он был… — она ненадолго запнулась, как будто проглатывая слёзы. — Лучший. Всегда мне помогал, мы с ним сына воспитали. В то время было непросто, знаешь. Деньги были мизерные, но жили дружно.
Алексей перевёл взгляд на следующую фотографию:
— А это уже вы с сыном?
— Да, вот Андрюшка маленький. Видишь, какой улыбчивый. Ему тогда было шесть, пошёл в школу потом. Шустрый был парень, всё бегал, носился во дворе, а я боялась, вдруг травмируется…
Её голос дрогнул, и Алексей ощутил, что внутри него рождается странная боль сочувствия. В этих фото был такой пласт времени, такой кусочек жизни.
— Он ведь хороший сын. Просто… уехал.
— Да я не обвиняю его, правда. Каждый имеет право устраивать судьбу, как считает нужным. Вот только иногда жалею, что виделись редко. Я внука ни разу не видела, — призналась она. — Говорит, ещё маленький, и в долгую дорогу не хочет брать.
Алексей смотрел на фотографии, и сердце его сжималось. Он вспоминал, как сам отдалялся от матери, когда вырос. Сначала институт, потом работа, какая-то вечная занятость. А теперь её нет.
— Знаете, я вот… тоже многое понял поздно, — сказал он негромко.
Она посмотрела на него с пониманием, протягивая руку:
— Не кори себя, жизнь — штука такая… Может, именно поэтому мы с тобой сейчас и пересеклись.
Алексей сжал её ладонь и ответил глазами, полными благодарности.
Время шло. Алексей продолжал приходить к Тамаре Николаевне, иногда по два-три раза в неделю. Он помогал, чем мог: то заносил тяжёлые сумки с продуктами, то забегал вечером, чтобы вынести мусор. Мог просто посидеть за столом, попить чаю и послушать, как она рассказывает истории из своей молодости.
— А ещё было дело… — начинала она очередной рассказ, и её морщинистое лицо светилось. — Как-то раз мы с Витей поехали в Прибалтику, там море такое, песок… Красота! Я тогда впервые увидела закат над Балтийским морем, ни с чем не сравнить. А Витя сидел рядом, хлебал уху из котелка, и говорил: «Тамарка, вот не зря мы с тобой поженились. Смотри, какая романтика!»…
Алексей слушал и улыбался. Эти рассказы будто переносили его в другую эпоху, на минуту давали почувствовать себя частью чужого прошлого, наполненного искренностью и взаимным уважением.
В такие вечера он неожиданно понимал, как ему этого не хватало — просто поговорить по-душевному. Не о работе, не о проблемах, не о политике, а о жизни, о воспоминаниях, о добрых моментах.
Иногда он приносил книги, которые когда-то любила его мать, читал Тамаре Николаевне вслух пару страниц, а она дремала в кресле, словно укачанная его голосом. Алексей не хотел уходить, ему нравилось это чувство: он будто снова получал то тепло, которое давно утратил.
В один из вечеров, когда за окном завывал ветер, Алексей просидел у Тамары Николаевны до позднего часа. Они пили горячий чай с мятой, ели свежие плюшки, которые он купил по дороге. Как-то само собой зашёл разговор о его матери.
— Как её звали? — спросила Тамара Николаевна, осторожно, чтобы не ранить его чувства.
— Елена Андреевна. С детства одна меня растила, — ответил Алексей, сморкаясь в платок. — Мы тогда… я даже не помню отца. А мама всё время в работе. Я долго обижался, думал, что ей всё равно на меня. А потом вырос — и понял, какой тяжкий груз она несла.
Он замолк, пытаясь унять внутренний ком, который подкатил к горлу.
— И как же ты уживался со своими чувствами?
— Да никак. Сначала просто сбежал, поступил в институт в другом городе, потом устроился на хорошую работу. Приезжал раз в год, а то и в два. Она всё время звонила, спрашивала, как у меня дела, а я говорил: «Мам, у меня времени нет». И вот…
Он поднял печальный взгляд:
— Нет её уже три года. Я даже не смог приехать вовремя, на похороны чуть не опоздал. А теперь вот живу с этим чувством вины…
Тамара Николаевна кивала, прижав руки к груди:
— Понимаю. Груз прошлого тяжёлый. Но знаешь, иногда Бог даёт нам шанс хоть как-то исправить свои ошибки. Пусть уже не перед своей матерью, но перед кем-то другим… Добро ведь возвращается.
Алексей почувствовал, как по щекам у него горячими ручьями текут слёзы. Он не привык плакать при чужих людях, да и при близких тоже не плакал. Но сейчас, под приглушённый свет тусклой лампы, ему вдруг стало всё равно. Ему хотелось отпустить всю боль.
— Ты не чужая, — вырвалось у него наконец.
Она мягко сжала его ладонь, чуть наклонив голову:
— А ты мне как родной.
Так они сидели вместе, слушая, как ветер воет за окном, и в этот момент Алексей вдруг понял, что обретает что-то действительно важное.
С тех пор Алексей старался уделять Тамаре Николаевне как можно больше времени, когда позволяли дела. Он заметил, что стал меньше задерживаться на работе, начал чаще планировать свой график так, чтобы заскочить к ней хотя бы на час-другой. Это странно подзаряжало его самого. Он продолжал жить обычной жизнью: работа, дом, встречи с друзьями. Но теперь у него появилось нечто вроде цели — сделать добрый поступок, быть нужным, чувствовать, что он может дать кому-то тепло.
Однажды он предложил:
— Тамара Николаевна, а хотите, я свожу вас в парк? Знаю тут один неподалёку, там сейчас очень красиво, листва золотая, и белочки бегают.
— Да я и ходить-то далёко не могу, ноги больные. Да и вообще, на улице влажно.
— Я возьму такси, мы доедем почти до самого входа в парк. А там нет больших расстояний, можно посидеть на лавочке, покормить птиц. Вам понравится, обещаю.
После некоторой паузы она улыбнулась:
— Ладно, рискну, а то засиделась дома.
Они выбрались в воскресенье, когда дождь утих, и в небе даже проглядывало солнце. Тамара Николаевна надела своё лучшее пальто и коричневые ботинки, хотя и с трудом застёгивала молнию. Алексей поддерживал её под локоть, пока они шли по парковым дорожкам. Она смотрела на раскидистые деревья, шуршащие разноцветной листвой, а он чувствовал, что в воздухе витает лёгкая радость.
— Как в молодости, — тихо произнесла она, сжимая его руку. — Ещё бы вот Витя рядом был… Но ему сейчас наверняка там, наверху, видно, что мы тут гуляем.
Алексей ответил, моргнув, сдерживая нежность:
— Может, и видит. И точно радуется.
Они прогулялись с полчаса, потом присели на лавочку у пруда, куда Алексей бросал крошки хлеба, а утки радостно сбегались. Тамара Николаевна смеялась, глядя, как они суетливо гоняются друг за другом.
— Спасибо, Лёша, правда. Хороший день, — сказала она, когда он предложил потихоньку возвращаться, чтобы она не замёрзла.
— Мне самому это тоже было нужно, — ответил он, помогая ей встать. — Поехали домой.
На душе у него было тепло, как будто он обрёл второе дыхание.
Так в их с Тамарой Николаевной отношениях воцарилась эта тихая привязанность, без громких слов и официальных обязательств. Алексей продолжал приносить продукты, иногда лекарства. Иногда они вместе ходили в аптеку, а потом покупали в булочной ещё тёплый хлеб.
