Белое платье, фата, голуби, выпущенные у облезлого ЗАГСа – всё это прошло где-то мимо, даже не зацепив её. В юности у неё была другая мечта – свой угол. Не с гардинами и шкафом-купе, не с духотой семейного гнезда, а просто – место, где никто не топчется рядом. Где балкон открывается в небо, а не в кухонное окно соседей. Где тараканы, если и водятся, то строго за плинтусом. И ключ – только у неё.
К тридцати двум годам Маргарита сдалась.
Вытащила из-под матраса заначки, из банка – две страховки, из головы – последние сомнения. Купила крошечную однушку в пятиэтажке. Панельной, с бетонными стенами, сквозь которые не пробивались чужие ссоры. Метро рядом, магазин через дорогу, сантехника хромала, но руки у неё росли откуда надо. Уже на следующий день в ванной висела весёлая занавеска с уточками.
— Вот теперь и начну жить по-человечески, — сказала она себе и поставила на подоконник фиалку. Настоящую, не пластиковую.
На второй месяц на ней завелась тля. На третий – Станислав.
Он появился как сквозняк – незаметно, но сразу изменил температуру в доме. Инженер, сорока лет, тихий, вежливый, с одной потрёпанной сумкой и ключами от старенькой «десятки». В глазах – что-то вроде надежды.
— Всё будет иначе, — говорил он. И ей. И даже коту, которого они так и не завели.
Он называл её самостоятельной и неистеричной, и, кажется, это его безумно радовало. Только он не понимал, что её самостоятельность – это не характер. Это – привычка.
Как наливать кофе строго в восемь двадцать.
Как мыть раковину сразу после ужина.
Как хранить документы в папке с надписью «НИКОГДА НЕ ТРОГАТЬ».
Поначалу всё было даже слишком хорошо.
А потом приехала Валентина Ивановна.
— Ну, я ненадолго! – бодро объявила она, волоча за собой два пакета из «Магнита». – Просто посмотреть, как вы тут. Не запустили, не развели бардак?
Маргарита улыбнулась. Тогда она ещё не знала, что «ненадолго» – это не срок. Это – испытание на прочность.
Валентину Ивановну пригласил сам Станислав.
— Погостить, сменить обстановку, отдохнуть от деревни, — бубнил он, будто извиняясь.
Велотренажёр переехал в коридор. Бельё – на кухню. А мама – в комнату, где Маргарита когда-то мечтала поставить книжный шкаф.
— Плиту бы вам сменить, — сказала Валентина Ивановна, тыкая ложкой в кастрюлю. – Это что – чечевица? А чего такая жидкая?
— Это крем-суп, — спокойно ответила Маргарита, наливая себе кофе.
— А по мне, так щи – лучшее средство от хандры. Ты, девочка, подумай: мужчине надо поесть нормально.
— Я не девочка. И он сам решает, что ему есть.
Станислав сидел между ними, как заложник, и сосредоточенно ковырял вилкой в тарелке.
Вечером Маргарита легла в постель и долго смотрела в потолок.
— Слушай, нам бы сроки определить. Я понимаю – мама, здоровье. Но я тут живу. Это – мой дом. Я хочу тишины.
— Рит, ну она же не навсегда. И не вредничай, а? Мамка добрая, просто у неё язык острый. Она ж не со зла.
— Она вынесла в коридор мой коврик. Сказала, что от него пахнет подмышками. А ты говоришь – не лезет?
— Может, ей пройти мешал…
— А может, ты просто боишься ей сказать правду?
Он замолчал. Долго смотрел в телефон, будто там была кнопка «отменить мать».
А на утро Валентина Ивановна достала из сумки конверт.
— Вот. Ксерокопии. На всякий случай. А то ты, Риточка, не в курсе: с браком квартира уже делится. Половина – его. Ну и моя, выходит. Через него.
Маргарита медленно подняла глаза.
— Ну а что? Просто чтобы ты не зазнавалась.
— Мам, ну не надо… Это лишнее.
— Ты как тряпка! Я тебя вырастила, с жён отбивала, а ты теперь слово матери боишься сказать!
— И сейчас пытаешься снова мне памперс надеть! – неожиданно взорвался он.
Маргарита впервые за последние дни почувствовала: вот он, её мужчина. С опозданием, но пришёл.
Сумки Валентины Ивановны стояли у двери. В квартире пахло котлетами и таблетками.
— Смотри, Риточка… как бы он тебя не выкинул потом. Я-то хотя бы рожала.
— А я хотя бы не претендую на чужое жильё, — спокойно сказала Маргарита.
Дверь хлопнула. Зеркало в прихожей дрогнуло.
Станислав стоял у стены, будто его туда прибили.
Маргарита обняла его. Коротко. Потом отошла и сказала почти шёпотом:
— Купи себе, наконец, зубную щётку. Я устала делиться.
— А может, мне просто выписаться?
— Пока – нет. Но теперь ты хотя бы знаешь, где чья территория.
Фиалка на подоконнике склонилась к солнцу. Словно услышала.
С тех пор как Валентина Ивановна покинула их дом — шумно, обиженно, с характерной паузой в дверях — прошёл ровно двадцать один день. Маргарита вела счёт, хотя и не признавалась в этом даже себе. На двадцать второй день она купила новую вешалку в коридор, вымыла окна снаружи и без сожалений выбросила чахлую фиалку.
Утро начиналось как обычно. Маргарита сидела на кухне, босиком, в старом халате, с тарелкой ещё тёплых оладий. Солнечный луч пробивался сквозь занавеску, рисуя на столе золотую дорожку. Она вдруг осознала: никто больше не дышит ей в затылок. Не пахнет наваристым недовольством, не звучат едкие комментарии о способе жарки. Никаких «А у нас в деревне…», никаких многозначительных фраз, похожих на скрытую угрозу.
